Княжеский отпуск. Книга первая - стр. 10
– И Цезаря я нарочно так ставил, чтобы этих тварей картавых быстрее «сработать». Рублю, значит, этих доходяг, и тут одному пучеглазому так рубанул по шее! В общем, застрял он в шейном позвонке. Я думал – сразу вытащу, ан нет, смотрю, туго сидит, шельма. Пришлось с коня слезать. Освободил, значит, сабельку, вытер её об мундир того пучеглазого, и вижу вот эту щербину. Так и храню с нею.
Граф замолчал, переводя дыхание. Повесил саблю на место, налил себе третий бокал и продолжил:
– А вообще, друг мой, все гусары хранят оружие бывшее в деле: кто пистолеты, кто сабли. У меня ещё не самая большая коллекция!
– У моего отца тоже две пики осталось, – сказал князь.
– Ну вот видишь – пики! – засмеялся граф, легко похлопывая Сергея Петровича по плечу.
Граф прошёлся по комнате и тут, будто что-то вспомнив, дёрнул за шнурок, висевший на стене около двуспальной кровати. Через минуту вошёл молодой худощавый парень.
– Так, Никифор: сабли все снять и в экипаж! Чуть не забыл про них, чёрт, за этими разговорами, – сказал он князю, коротко хохотнув при этом.
– Да, и золотые заверни отдельно – в бархат, – добавил он. Никифор, кивнув, вышел из комнаты. Граф подбежал к двери и крикнул ему вдогонку:
– Да позови Матрёну!
Глава 5
Граф расхаживал по комнате, меряя её широкими шагами и крутя чёрный смоляной ус. «Что-то опять пришло на память?» – подумал Сергей Петрович, наблюдая за ним. Сев в широкое мягкое кресло, подле «оружейного» ковра, князь спокойно спросил:
– Борис Борисыч, о чём задумались?
Граф присел в другое, стоявшее рядом, такое же кресло, и откинулся на широкую спинку.
– Да, понимаешь, – начал он, – тут у меня случай такой вышел. Не так давно поселил я здесь одну старушку, Матрёну Тимофеевну. Как-то раз мои собирали ягоды в лесу, вёрст за пять отсюда. Уже собрались домой ворочаться, как вдруг видят – идёт старуха, будто слепая, не разбирая дороги: на деревья, знаешь, натыкается, платье кустами рвёт. Ну, они её и окликнули. Та подошла. Начала о себе рассказывать: идёт, мол, к каким-то монашьим камням, дескать, где-то в этих местах они и лежат. Потом она сказала, что хочет посмотреть на часовенку, которую ещё не построили. В общем, не простая старуха. Мои, как заворожённые, слушали бы её и дальше, если б не стая ворон, которая своим карканьем вывела их из оцепенения. Они сказали, чтоб старуха шла с ними, ко мне, значит, в дом. Уже глубоким вечером привели они её сюда, сказали мне: отец, мол, родной, пусть Матрёна Тимофеевна здесь поживёт, потому как идти ей некуда, сам видишь – одежонка на ней плохонькая, да и сама на ногах еле держится. Поживёт чуток, а там, глядишь, и пойдёт дальше, к камням своим. Меня даже уговаривать не пришлось: я, по натуре-то, приветливый, мягкий, могу дать кров хорошему человеку, тем более старухе.
А тут ещё моя давняя страсть, с детства, ко всяким сказкам, небылицам, песням старинным. Оказывается, старуха как-то пронюхала про мой этот интерес, может кто из дворни болтанул, не могу сказать, но я ей, лично, об этом не рассказывал, – граф крепко прижал руку к груди, глаза его расширились, и весь он подался вперёд, – слово офицера!
Он вновь откинулся на спинку кресла.
– Тебе кажется, что ничего особенного здесь нету, что я, вроде как, придумываю тут всякое, и что вино мне в голову ударило. Но вот тебе пример.., – он хотел, было, продолжить, и ещё более подался вперёд, да так, что своим носом чуть не упёрся в лицо князя; хотел уже перейти на тот особенный шёпот, каким торопливо говорятся заговорщицкие речи буквально за пятнадцать минут до совершения переворота, но резко остановился – в комнату вошёл Никифор. Неся большой бархатный лоскут и два пустых мешка, он подошёл к ковру и стал снимать сабли.