Князь. Война магов (сборник) - стр. 96
Что ж, иду и я – повидать его.
Первым делом выгнал всю публику вон из избушки, чтобы испытать деда с глазу на глаз.
– Вот, – говорю грозно, – буду испытывать тебя, старик: введен ли ты, Василий, в соблазн и искушение или нет.
Дед с испугу возьми – и сразу расплачься. Вижу, никакой особой силы в нем нет, а только, может, немного возомнил о себе, как все мы грешные иногда способны. Покаялся он. Я его утешил, как мог. Наложил не слишком строгую епитимью. Теперь иногда навещаю. Храм он посещает, слава Богу, аккуратно, по всему видно, что встал на путь полного исправления.
Однако не так всё оказывается просто, как мне вначале показалось. Кое-кто из общинников, а то и люди со стороны, частенько ухитряются проникать к Василию конспиративно, чтобы получить от него «благодатную помощь». Да еще на меня озлобляются, что, мол, я его, этого святого человечка, затретировал. Но твердо веду свою политику.
Впрочем, по прошествии некоторого времени моя политика пересиливает. Не знаю, радоваться или горевать. Теперь все наши, Бог весть с чего, вдруг прониклись убеждением, что у меня в церкви «заклинания» не в пример сильнее и чудодейственнее, чем Василиевы, а сам я праведный и твердый, как библейский Аарон с жезлом. С этим я вообще ничего не могу поделать.
Кончилось тем, что в один прекрасный Александр Павлович потихоньку отправил Василия обратно, щедро наградив старика за испытания и скорби.
Однако случаи, наподобие как с Василием, случаются у нас с упорной регулярностью. Прямо как рецидивы какой-то заразы.
Однажды вся община, как один человек, включая Александра Павловича, возьми да и не явись на воскресную службу. С замирающим сердцем отслужил литургию и побежал сам не свой от страха на винокурню. Слава Богу, никто не угорел, никого не стравило. А оказалось, что в тайне от меня все снялись и поехали в какую-то дальнюю деревеньку, чтобы прикоснуться и получить благословение местной дурочки Пашеньки, прославившейся на всю округу своими пророческими и целительскими талантами.
История Пашеньки печальна. Родилась она калежкой-хромоножкой. Точнее, вообще не способной ходить. Родные родители, вместо жалости к ущербной, решили, что девочка есть какой-то их собственный воплощенный грех, который теперь вот всегда будет колоть им глаза, люто ее возненавидели. Всячески кляли-проклинали, желая, чтобы поскорее померла. А она всё не помирала. Когда ей исполнилось шесть годиков, они отселили ее в хибарку, вроде землянки, в дальнем конце огорода, где она и стала жить круглый год. Единственную милость, которую они ей оказывали, это погружали на садовую тележку и возили с собой в церковь. Хоть и слабенькая умом, девочка была очень набожная и радовалась, когда можно было причащаться, и старалась делать это еженедельно. Однако тамошний иерей почему-то решил, что сие – то есть еженедельное причастие – происходит у нее от гордыни, и запретил причащаться так часто.
Кстати, с этим батюшкой мы вместе учились на церковных курсах, я знаю его довольно хорошо, это добрый человек, учился весьма прилежно и, конечно, стал хорошим священником. Я поехал к нему в гости.
От него я узнал, под великим секретом, что в тот самый момент, когда он делал Пашеньке выговор за ее мнимую гордыню, увидел за спиной бедняжки саму Матерь Пречистую, которая укоризненно качала ему головой, впрочем, совершенно безмолвно и смиренно. Трудно сказать, видел ли Богородицу наяву или как сне, но словно каким-то внутренним зрением и слухом, всеми чувствами ощутил, что Матерь Божья напоминает ему о его собственных грехах. И тут же зарыдал, пал на колени: «Прости мне, Христа ради, Пашенька! – зашептал отроковице. – Принимай отныне Причастие столько раз, сколько тебе захочется!» Нанял также одну добрую женщину, которая как раз проживала недалеко от Пашенькиной земляночки и согласилась иногда ухаживать за калекой.