Княгиня Ольга. Пламя над Босфором - стр. 45
– Это нужно, чтобы Морс… Чтобы святой апостол Андрей был благосклонен к мореходам и рыбакам, чтобы бури не губили корабли, чтобы… чтобы Бог не посылал повальных болезней народу… И ты, – Боян глянул на Ингвара, – хорошо сделал бы, если бы отправился туда и принес жертвы. Тебе нужна благосклонность… Тех, кто правит морем, если уж ты намерен идти в поход по воде.
– Кому это мы должны принести жертвы? – небрежно и в то же время осторожно осведомился Мистина, будто намеревался проскользнуть мимо змеи, делая вид, что не замечает ее в траве.
Боян глянул на него:
– Белому острову.
Дымчато-серые, как сумерки купальской ночи, глаза болгарина встретились с блестящими, как клинок, глазами руса. Мистина мог бы поклясться, что они поняли друг друга. Почему-то вспомнился костяной ящер, отданный на хранение… Эльга… Ее глаза, как два смарагдовых светила… И он опустил веки, уверенный, что Боян сумеет разглядеть ее образ в его памяти.
– Может быть, он дело говорит… – Мистина повернулся к Ингвару.
– Нет! – отрезал тот.
Мистина хорошо знал этот тон побратима: Ингвар извлек из ножен свое упрямство, и это «нет» означает «даже не думай».
– Хви? – на северном языке вполголоса спросил он. – Почему?
– Он нам путь в Хель укажет! – на том же языке язвительно ответил Ингвар. – И еще подтолкнет, и дверь за нами затворит. Не видишь – он же колдун!
– Вижу, – тихо ответил Мистина, с удивлением чувствуя, что сам слегка очарован осознанием этого.
Никогда в жизни он не переживал преклонения отрока перед зрелым мужчиной, так похожим даже на влюбленность – ему хватало отца, а перед Свенельдом все прочие казались рохлями. Но не удивлялся тому, что Эймунд Морской Змей смотрит на болгарина, как девушка на жениха.
Ему и самому приходилось сосредоточиться, чтобы увидеть Бояновы черты лица. Иначе, глядя на царева брата, он видел нечто сияющее, будто живое солнце; черты человеческой внешности казались не более значимыми, чем мелкая рябь на поверхности глубокого, красивого озера.
Глядя на Бояна, Мистина вдруг осознал, что уже несколько лет именно так видит Эльгу. Она хороша собой, но не черты лица в ней влекут и восхищают, а солнечный свет, идущий изнутри. И свет этот почти заслоняет черты, делает их неважными. Они могли бы быть иными – но она осталась бы столь же прекрасна. Само ее присутствие бодрит и услаждает, и даже гриди не могут удержаться, чтобы не повернуть головы ей вслед, когда она проходит через двор, улыбаясь, будто рада каждому. От этой улыбки любому мнится, что молодая княгиня острым взором видит ту самую глубоко запрятанную частичку его души, которой он лучше всех прочих. И улыбается именно поэтому.
Мысли побежали назад – туда, где Эльга. Без нее в жизни Мистины не хватало чего-то важного: ее взгляд согревал и воодушевлял, хотелось не просто показаться лучше в ее глазах, но и стать лучше всех на свете… На сердце потеплело: эти смарагдовые светила за пару последних лет расплавили в железном сердце Мистины мягкое местечко. Впервые он ощутил это пару лет назад и поначалу сам над собой смеялся, удивлялся, как душевному недомоганию. А потом начал его беречь как нечто дорогое: это чувство придавало жизни сладость, какую не могли дать никакие иные приобретения. От одного сознания, что нынче он опять пойдет на княжий двор и непременно увидит ее, всякий день казался душистым и солнечным, даже если снаружи поливал холодный осенний дождь.