Княгиня Ольга. Пламя над Босфором - стр. 28

– Добрый вечер в дом… – бормотал Смилян, кланяясь. – Жить счастливо сто лет багаину Самодару и баты Бояну… Прощенья просим, что потревожили пир ваш и беседу…

– Подойди ближе, не бойся! – приветливо пригласил Боян. – Я не слышу, что ты бормочешь. У вас русы отняли скот? Откуда ты? Из какого села?

Смилян перекрестился, переступил с ноги на ногу, будто собирался идти по тонкому льду, и шагнул на ковер. Когда он в следующий раз поднял глаза, до сиденья Бояна оставалось три шага. Крестное знамение помогло, или свечи уже так не слепили глаза, но теперь он видел Бояна, как всякого человека… Но не мог прогнать впечатления, что это совсем не обычный человек, а некто высший, лишь принявший облик человека.

Да разве царский сын может быть обычным человеком?

Во внешности Бояна сказывалась легкая примесь степняцкой крови, но скорее как наследие жен, коих прежние болгарские ханы-князья брали из родов угорских и печенежских вождей, чем самих Кубрата и Аспаруха. Высокого роста, с большими дымчато-серыми глазами открытого разреза, с ямочкой на подбородке, он был не слишком красив лицом, но об этом никто не задумывался: главное очарование составлял голос и та внутренняя сила, что в нем звучала. Храня верность старинным обычаям, Боян носил болгарский кафтан, напоминавший о степном истоке его племени, и узкий пояс с узорными позолоченными бляшками.

Запинаясь, Смилян поведал, как два отрока искали в плавнях пропавшую корову и нашли сперва ее отрубленную голову, а потом разбойничий стан на острове. Пришлось позвать и Танчо. Отец и дядька силой выпихнули отрока на хозяйскую половину покоя, где он и застыл, будто каменный, уронив руки и потупившись.

– Ты, отроче, сам видел русов на острове? – раздался, казалось, прямо над головой звучный голос, касавшийся блаженством не слуха, а самой души.

Наверное, так говорили ангелы, что нарисованы в Андреевой церкви на стенах, когда приносили людям Божью волю.

– Видел… – прошептал Танчо себе под нос, но поднять глаза на царевича ему казалось так же немыслимо, как на солнце, если бы оно вдруг сошло с неба и село в трех шагах от него.

– Но как же они не видели тебя?

– А я подполз… Тайком… Мы с братом были оба… Он ждал, а я подполз.

– И близко?

– Вот как до… – Танчо не посмел сказать «как до тебя»: мнилось, будет дерзостью, что он-де близко до самого Бояна, и он просто показал рукой на носки его сапог. Простой некрашеной рыжей кожи, эти сапоги тем не менее сами источали некое сияние. – Видел их дозорного, и как они все спали. А их дозорный тоже спал.

– Вот как? – Боян усмехнулся. – Все спали?

– Потом один, молодой, проснулся и бросил в него кость. Все проснулись и стали браниться. А я тогда уполз назад к брату, и мы ушли в челне.

– Много их было? – спросил хмурый Самодар: ведь это в его комитате[8] появились разбойники.

– Три или четыре десятка. Я видел, как они все спали. Начал считать, но тут он проснулся…

– А мы потом приплыли с селянами, их уж не застали, – вступил в беседу Смилян. – Кости видели той коровы, кострище и следы. От одной лодьи след. И по следам видно – три или четыре десятка.

– Тотчас же дружину пошлю… – начал Самодар.

– Не нужно, – Боян взглянул на него. – Я же направляюсь к побережью. Если эти люди еще здесь, мы их не минуем.

– Но у тебя всего полсотни!