Книги крови. I–III - стр. 72
Тут она заговорила. Реплики были из первой сцены пятого акта:
Голос был легким и музыкальным, но словно резонировал в ее теле, наполняя каждую фразу потаенной страстью.
И это лицо. Оно было таким живым, ее черты откликались на слова с изысканной экономностью.
Она очаровывала.
– Простите, – сказал Хаммерсмит, – но на этот счет есть правила. Она состоит в «Эквити»?
– Нет, – ответил Личфилд.
– Ну вот видите, это невозможно. Профсоюз строго запрещает подобные вещи. Нас распнут.
– Вам-то что, Хаммерсмит? – спросил Кэллоуэй. – Вам не насрать? После того как это место снесут, вы в жизни не ступите ногой в театр.
– Моя жена наблюдала за репетициями. Она помнит текст назубок, – добавил Личфилд.
– Это будет волшебно, – сказал Кэллоуэй, который после первого же взгляда на Констанцию загорелся энтузиазмом.
– Вы рискуете проблемами с профсоюзом, Кэллоуэй, – напомнил Хаммерсмит.
– Я готов пойти на риск.
– Как вы и сказали, мне-то все равно. Но если им напоет об этом какая-нибудь маленькая птичка, вы останетесь с пометом на голове.
– Хаммерсмит, дайте ей шанс. Дайте всем нам шанс. Если «Эквити» занесет меня в черные списки, это мое дело.
Хаммерсмит снова сел.
– Никто не придет, вы же понимаете? Диана Дюваль была звездой, ради нее люди просидели бы вашу напыщенную постановку, Кэллоуэй. Но новое лицо?.. Ну, вам же хуже. Вперед, я умываю руки. Помните, Кэллоуэй, под вашу ответственность. Надеюсь, вас за это распнут.
– Спасибо, – сказал Личфилд. – От всей души.
Хаммерсмит начал перекладывать вещи на столе, особое внимание уделив бутылке и стакану. Собеседование было окончено: эти бабочки его более не интересовали.
– Уходите, – сказал он. – Просто уходите.
– У меня есть несколько просьб, – сказал Личфилд Кэллоуэю, когда они вышли из кабинета. – Об изменениях в постановке, которые усилят исполнение моей жены.
– Что именно?
– Для удобства Констанции я бы попросил значительно снизить яркость освещения. Она просто не привыкла выступать под такими жаркими и яркими прожекторами.
– Очень хорошо.
– Также я попрошу установить рампу.
– Рампу?
– Странная просьба, я понимаю, но ей куда лучше с рампой.
– Свет рампы может слепить актеров, – сказал Кэллоуэй. – Становится сложно видеть публику.
– И, тем не менее… Я вынужден настаивать на установке.
– Идет.
– Третье – я попрошу, чтобы все сцены с поцелуями, объятиями и прочими прикосновениями к Констанции переделали, чтобы исключить любую возможность физического контакта.
– Все?
– Все.
– Господи, почему?
– Моей жене не нужны эти приемы, чтобы драматизировать порывы сердца, Теренс.
Какая странная интонация на слове «сердце». Порывы сердца.
Кэллоуэй на кратчайший миг поймал взгляд Констанции. Его словно благословили.
– Представим нашу новую Виолу труппе? – предложил Личфилд.
– Почему бы и нет?
И троица зашла в зал.
Переработать мизансцены и исключить все физические контакты оказалось просто. Сперва состав настороженно отнесся к новой коллеге, но благодаря ее естественному поведению и природной грации скоро все были у ее ног. Кроме того, присутствие Констанции означало, что шоу будет продолжаться.
В шесть Кэллоуэй объявил перерыв и, предупредив, что явка на грим к восьми, разрешил часок погулять и отдохнуть. Труппа разошлась, воспрянув духом, постановка снова вызывала у них энтузиазм. Еще утром она казалась пропащим делом, но теперь все пошло на лад. Конечно, была еще тысяча поводов для колкостей: технические неполадки, неудобные костюмы, режиссерские промашки. Все это само собой разумеется. В действительности актеры были счастливы как никогда. Даже Эд Каннингем снизошел до того, чтобы отвесить пару комплиментов.