Книги, кофе и хвосты - стр. 13

Три недели спустя после приезда в Москву Ольховцев позвал смотреть помещение под котокафе.

– Наши рабочие закончили отделку. Искру свою прихватите. Говорят, первой нужно обязательно запускать кошку.

– Неужели вы верите в приметы, Эдгар Станиславович? – удивилась Полина. К тому моменту они с Ольховцевым нашли общую волну: ровное уважительное общение.

– Верю, не верю, а мудростью предков пренебрегать не следует. Пусть кошка осваивается.

«Не только ей хорошо бы освоиться. Но я стараюсь».

С Андреем они в эти дни почти не виделись. Он приходил на эфиры, вел соцсети, однако в остальное время пропадал в «Стримлайне»; обмолвился, что Ольховцев выделил ему рабочее место, и так удобнее. Полина не возражала. Она застыла в моменте, как муха в янтаре, не осознавая еще до конца, во что ввязалась. Проект был пока лишь буквами в контракте. А вот визит в будущее котокафе сделает происходящее пугающе реальным.

Полина Дементьева была трусихой.

Ее самая главная трусость привела к жутким результатам, и за это Полине предстояло расплачиваться всю жизнь. Бабушка о таком говорила – нести крест. «У всех нас есть кресты, Поленька, которые мы тащим, – произносила Анна Васильевна тонким, чуть надтреснутым старческим голосом. – И все смиряться должны, ибо такова воля Его». Бабушка была очень верующей, в отличие от Полины и ее родителей. «А у тебя какой крест, ба?» – «У меня их несколько, разных. Не хочу о них говорить, они тишину любят. Нельзя о них рассказывать, чтобы не сбили тебя с осознания». – «Это как?» – «Ну вот пожалуешься ты на крест подружке, а она тебе скажет: Полиночка, все путем, не так-то это и важно, прости себя, и не крест это вовсе никакой! А ты еще не осознала, не искупила. Вот как поймешь все о нем: что на нем выстругано, большой он или маленький, тяжелый аль не очень, из осины или из яблони и где его воткнуть, помолиться и дальше пойти – тогда почувствуешь, как искупить, и все отпустишь».

Полинин крест был из обожженного кипариса, практически неподъемный, с криво вырезанными двумя именами; иногда она думала, не добавить ли к ним свое, но потом понимала, что это гордыня. Воткнуть его куда-либо было нельзя. Не насыпали еще тот холм, из которого эта громадина была бы достойна торчать.

Всю свою жизнь с тринадцати лет Полина мысленно спрашивала у бабушки: а вот тут я могу немножечко искупить? А здесь? А возможно, это… Иногда казалось, что крест становится тяжелее; частенько он прижимал Полину к земле. Тогда труднее дышалось, и приходилось пить таблетки, чтобы купировать панические атаки. Или же совершать поступки, которые Анна Васильевна одобрила бы, и мир становился светлее.

На пороге будущего котокафе Полина вдруг ощутила странное.

Она еще не успела осмотреть все помещение, только зашла и выпустила из переноски Искру, деловито похромавшую вдоль стены, только выпрямилась и увидела, как солнечные лучи расчерчивают пол на квадраты, – а уже понимала, что это То Самое Место. Неожиданно кафе, от которого Полина ничего особенного не ожидала, гулкое и не заполненное пока ничем – голосами, книгами, котами, словно обняло ее с порога, прильнуло к рукам: возьми меня, погладь! Ты же ко мне пришла, правда? Ты же останешься?

Эдгар и Андрей что-то оживленно обсуждали, а Полина пошла за Искрой вдоль стены, ведя по ней кончиками пальцев.