Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя - стр. 35
С годами все яснее обнаруживалась неисчерпаемость ее творчества. В первой юности западало в душу все про любовь:
(«Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес…». 1916)
(«Попытка ревности». 1924)
(«Две песни. 2». 1920)
Конечно же, «Поэма Горы» и «Поэма Конца»… Еще позже самой исчерпывающей формулой любви для меня окажется:
(«Любовь». 1924)
Притягивала тема смерти, которая впервые осознавалась во всей своей неотвратимости:
(«Уж сколько их упало в эту бездну…». 1913)
Завораживало ощущение своей «непохожести», знакомое в юности всем:
(«Вы, идущие мимо меня…». 1913)
Восхищала невероятная воля к труду, вера в свое призвание:
(«Стол. 1». 1933)
Не преувеличу, если скажу, что после чтения Цветаевой менялся состав крови. Стихи становились воздухом, необходимым для жизни.
С возрастом глубже осознавались строки о России и ее судьбе:
(«Лучина». 1931)
(«Тоска по родине! Давно…». 1934)
Поразят цветаевские прозрения:
(«Дон». 1918)
А чего стоит крохотное стихотворение 1934 года:
Как она права в том, что только потеря людьми собственной индивидуальности делает возможными ужасы тоталитарных режимов.
Когда у меня будет подрастать собственный сын, я совсем другими глазами перечитаю стихи, посвященные маленькой Але:
(«Але. 1». 1914)
И на склоне лет, уже похоронив и мать, и отца, с задавленными слезами вчитываюсь в строфы, названные «Отцам»:
(«Отцам. 2». 1935)
А волшебство цветаевской прозы! «Мать и музыка», «Сказка матери», «Мой Пушкин», «Живое о живом»… И, конечно, «Искусство при свете совести».
Цитировать можно до бесконечности. Попробую подвести итог: что же дала мне Цветаева?
– Восхищение силой творчества, могуществом поэзии, преображающей и даже пересоздающей мир; изумление перед глубиной и необычностью этой пересозданной действительности.
– Гордость за Россию: такого поэта могла дать миру только она. И греховная мысль: возможно, все боли, беды, трагедии России XX века оплачены появлением в ореоле мученичества этой гениальной четверки: Цветаева, Пастернак, Мандельштам, Ахматова. В сущности, что мы, русские, предъявим миру на Страшном суде? Прежде всего свою литературу…