Книга пощечин - стр. 20
Несмотря на все эти трудности, учиться мама любила, как я понимаю, потому, что альтернативой учебе был еще более тяжелый сельский труд. На маме был дом, корова и огород, для полива которого надо было таскать воду ведрами из реки. Пол в доме был земляной. Поэтому во время уборки его сначала хорошо заметали, затем разводили в воде коровий кизяк и мыли этим раствором пол. В результате получалась довольно-таки прочная пленка. Затем пол посыпали полынью.
Угля тоже не было, поэтому печку топили в основном кизяками и слепленными из угольной пыли и глины шариками примерно с небольшой кулак. За угольной пылью ходили с мешками на железнодорожную станцию, работники которой разрешали селянкам подметать вагоны из-под угля. Пыль собирали в мешки и тащили на себе домой.
В период голода ели чуть ли не все, что росло в округе. Наиболее распространенным блюдом была кутя – размоченный в воде с подсолнечным маслом хлеб. Первейшим деликатесом была макуха. Ее сосали, высасывая оставшееся растительное масло, передавая изо рта в рот. Во времена моего детства так жевали жевательную резинку.
По вечерам вся деревня выходила гулять на выгон, причем гуляли вместе и дети, и молодежь, и старики. Кто-то играл на гармошке, кто-то танцевал, а остальные просто тусовались или играли в подвижные игры. Периодически в деревенском клубе показывали кино. Для взрослых там расставляли стулья, а для детей перед передним рядом клали на пол солому. Проектор был один, поэтому фильм показывали частями, с перерывами на перемотку. Во время этих пауз зрители обсуждали увиденные фрагменты.
Не удивительно, что при такой жизни любимым маминым занятием было чтение книг. В их селе была неплохая библиотека, и мама прочла там почти все, до конца дней забив себе голову тургеневщиной и прочей романтической дурью. Жаль, что на книгах не пишут, что злоупотребление чтением может быть опасно для адекватности читателя.
Вторым любимым маминым занятием было мечтание, которое ей, как и многим представителям ее поколения заменило собой фактически отнятую у них жизнь. Когда мама, критикуя день сегодняшний, говорила, что они в отличие от нынешних поколений умели мечтать, я отвечал, что сейчас нет нужды в суррогатном заменителе жизни, и большинство людей вполне устраивает реальная жизнь. Тогда же реальность была такова, что сохранить рассудок можно было лишь, сбегая от нее в грезы.
В начале войны школу, где работала Людмила Георгиевна, закрыли, но потом, когда пришли итальянцы, она заработала. Оккупанты платили советским учителям за то, что те учили советских детей по советским учебникам. Я не хочу сказать, что оккупанты были белыми и пушистыми, но если фашисты действительно хотели сделать из оккупированного населения спивающихся скотов, зачем было тратиться на обучение детей?
Людмиле Георгиевне повезло: после войны ее не повесили и не посадили за «сотрудничество с врагом». Ей не припомнили даже происхождение, а ведь ее отец был управляющим весьма крупным поместьем. Мужем одной из ее сестер был белый офицер, эмигрировавший в конце гражданской войны. Правда, мужем другой сестры был красный командир, но это вряд ли было слишком уж смягчающим обстоятельством. Сама она была выпускницей гимназии, о чем с гордостью за нее нередко вспоминал мой папа – для него образование было чуть ли не предметом поклонения. Откликнулась Людмиле Георгиевне работа во время оккупации только тем, что ей «забыли» присвоить звание заслуженный учитель. Но это мелочи.