Книга покушений - стр. 11

Вынул из мешка мегафон и крикнул в спины людей: «Вас обманывают! Вас используют!»

Мой богатырь тихо ахнул, я понял – из-за моей самодеятельности.

В мегафон больше не успел крикнуть.

Искавшие мою душу оказались совсем рядом.

Мой богатырь оттеснил меня чуть и прикрыл с трёх сторон, а сзади оказалось дерево с ветками до земли, как стена.

Меня не били.

Били моего спасителя.

Били тихо.

Это были не любители-демонстранты – старые пердуны.

Это не было гласом разгневанной толпы.

Из толпы шикали: тише!

Полезть на моего спасителя могли только по заданию, но не по хотению.

Скала.

Нападавших чекистов двое.

Вооружение – профессиональное, как у их подельников у кремлёвской стены. Там били солидными портфелями командировочных, набитых кирпичами. После удара таким портфелем человек не поднимался, его подбирала быстро подлетавшая машина. Возмущённый командировочный недолго бранил всяких там отщепенцев за недостойное поведение в святом для советского человека месте. Даже толпа не успевала собраться, как всё моментально стихало.

А тут сумочки компактные, на полкирпича, ручка не болтается, как у портфеля, – удар полный, увесистый.

Мой спаситель отводил удары согнутыми в бумеранг руками или гасил своим могучим телом.

Нападавшие с первых взмахов дышали тяжело, надолго их не могло хватить.

Злоба, что мешают им добраться до цели, косила их лица.

Задание остаётся невыполненным.

Моё сознание прояснилось. И я увидел за моим спасителем и за нападавшими третий план – чекист-фотограф, атлет, как циркач, приседает и вскакивает – ловит моменты, когда между сражающимися телами видно меня.

С фотографиями удобнее – можно оставить только обвиняющие, а видеокассету придётся раскрутить полностью.

Дыхание подводит нападающих, машут сумочками реже и в пустоту, в ход идут ноги.

Спаситель даёт тихую команду отходить.

Пятимся, несколько шагов – и дерево разделяет нас от нападавших, которые исчезают.

А за деревом новые два чекиста, стоят рядочком.

И Лев Юдайкин один из них.

И ты, Лёвчик!

– Ты что тут делаешь? – удивляюсь.

– Да есть тут знакомые, – отвечает, потупив невинные глазки.

И стоит так тихонько.

Свидетелем стоит.

На суде.

Лёвчик расширяет невинные глазки и говорит мне, но для судьи: «Ты, Миша, мне друг, но ведь это правда, ты ударил».

А тут ещё один чекист, согнулся низко, до земли, как на четырёх идёт, и морду выкручивает от земли ко мне, и шипит, как было принято у нас на Тишинках: «Ну, отойдём в сторону, ну отойдём, б..!» И подставляет морду под мегафон в правой руке. Жертвует собой – перевыполняет план, лишь бы выполнить задание.

Ой! Как хочется раскроить. Г-споди! Спаси!

И Лёвчик обращается к судье, разводит руками: «Такого я не ожидал». Судья кивает ему сочувственно.

Четвероногий выдёргивает мой микрофон, бежит с ним, растягивая гармошку провода, провод тянет меня, вырывается с корешками из мегафона.

Четвероногий склабится победителем.

Соблазняет, с….

Спаситель за моей спиной – мешает их планам. И мне мешает, ведь и его посажу.

Ой! Как хочется!

А свидетель обвинения Лёвчик рядышком.

– Скажи ему, чтобы отдал микрофон, – говорю человеческим голосом, потерпевшего убыток.

Тупит невинные глазки – вошёл в роль по системе Станиславского, но с выходом – только по команде. Она-то, система, и выдаёт.

Поспевает фотограф с бычьей шеей, мускулы не укладываются в пиджак и брюки, выпирают. Его роль – перемалывать кости, но лезет с вопросиками – доигрывает роль прессы. Система выдаёт и его.