Ключи от Стамбула - стр. 76

– Я введу закон о казнокрадстве, волокитстве и бездействии! – решительно сказал Абдул-Азис. – Я не позволю разрушать страну.

– Мало знать закон, когда необходимо следовать ему. Вам надо защищаться.

– От кого?

– Прежде всего, от внутренних врагов.

– От греков и болгар?

– Отнюдь, ваше величество. Вам надо защищаться от бесчестных губернаторов, продажных судей и политиканов.

– Мечтающих о конституции, гражданских правах и свободах? – злобно ухмыльнулся падишах, словно всех его врагов уже вели на казнь.

– Но не репрессиями, – предупредил его Николай Павлович, – а новыми рабочими местами, прибыльными производствами и достойными условиями жизни ваших подданных, законопослушных налогоплательщиков. Они ваша опора и защита. Иной опоры и защиты быть не может.

На следующий день он побывал на конном рынке и купил себе славную арабскую лошадь, светло-серую с крапинами, чрезвычайно напоминающую экстерьером его чертолинского Донца – хоть в гусарский полк определяй.

– Теперь приищи лошадь для меня, – сказала Екатерина Леонидовна, предвкушая удовольствие верховой езды. – Я непременно хочу ездить летом.

Её желание было понятно. Иной способ кататься в Стамбуле и в Буюкдере был просто невозможен. Мостовые находились в безобразном состоянии, а спуски зачастую ужасали.

В субботу отец Антонин крестил маленького Леонида. Записали и провозгласили преемником деда Павла Николаевича Игнатьева, тётушку Марию (настоятельницу Тверского женского монастыря) и Екатерину Матвеевну Толстую (сестру Анны Матвеевны) – никто не остался в обиде. Павла Николаевича замещал первый секретарь посольства Кериани. Присутствовали только сотрудники: члены миссии и драгоманы.

Леонид вёл себя хорошо и даже не пискнул, только тельцем был худ и выглядел слабым. Акушерка сказала, что по складкам кожи его очень заметно, что он в последние два месяца (после кончины Павла) истощал в материнской утробе. Оттого и жёлт донельзя. Екатерина Леонидовна была в отчаянии: она кормила Леонида часто, а он плохо набирал в весе.

– Зачем ты его кормишь столь усердно? Иной день каждый час? – недоумевал Игнатьев, видя чрезмерные старания жены и её излишнюю, как он считал, заботу о малютке. – Лишнее он всё равно срыгнёт, да и живот может сорвать. Понос начнётся.

То же самое говорила нянюшка, пытаясь урезонить Екатерину Леонидовну. Пробуя сцеженное молоко, она не могла нахвалиться его вкусом.

– Молоко лучше несравненно, нежели у петербургской кормилицы Павла.

Все находили, что у Леонида большие и красивые глаза – от матери, а вот нос – явно отцовский, «утиный».

После обряда крещения секретарь Стааль, ещё недавно бывший дипкурьером и в короткое время, подобно драгоману Ону, ставший надёжнейшим помощником Игнатьева, сообщил Николаю Павловичу, что поляки снова поднимают головы.

– Ляхи вовсю интригуют, кучкуются, чего-то выжидают.

Второго июня, в день четырёхлетия свадьбы, Игнатьев подарил жене арабскую лошадь, которую Екатерина Леонидовна сочла излишне смирной.

– Пока ты кормишь, лучше ездить на такой, – заботливо сказал Николай Павлович. – Потом, даст Бог, прикупим резвую.

– Ты прав, – ответила Екатерина Леонидовна, поблагодарив его за чудесный «презент», о котором мечтала с зимы. – У меня теперь одна мысль, одна забота – сберечь молоко и хорошенько выкормить Лёню.