Клянусь, ты моя - стр. 7

Напомню, тебе нельзя так-то!

Сегодня пар у меня больше нет, и я крадусь в сторону выхода из корпуса, натягивая на ходу шапку, в гардеробной забираю куртку и иду на улицу. Опять крадусь, чтобы вдруг не наткнуться на Белова.

Но здесь его нет, еще бы ему тут быть. Конечно, он уже пошел по своим очень важным делам, например, цеплять тех, кто от него не сбежит.

И хорошо. Ему бы такую, как Малиновская. Змея подколодная обыкновенная…

На остановке замечаю черную низкую иномарку, которая так быстро проезжает мимо меня, что я теперь полностью покрыта грязью с головы до ног.

—Ай!— ушат болота стекает по лицу и ниже, и в таком состоянии, отплевываясь от грязи, я пытаюсь зайти в автобус.

—Вот бедняжка! Твари какие, держи, — пассажиры участливо дают мне салфетки, а я, глотая слезы, осторожно вытираю ими лицо.

В целом, день не задался. Как и неделя. Может мне уже и на год поставить крестик?

К моменту, как приезжаю домой, мне настолько холодно, что зубы громко стучат друг о дружку.

Едва переставляя ноги и удерживая в дрожащих руках сумку с учебниками, я поднимаюсь на свой этаж, с содроганием представляя, что я там могу увидеть.

Тихонько захожу внутрь, едва слышно проворачивая замок. Тихо. Это хорошо, что тихо? Да, наверное.

Разуваюсь и кладу пошарпанную сумку в углу. Стягиваю мокрую куртку, клубком сворачиваю и тоже на пол укладываю.

Обувь отца отсутствует, бушлата не видно, но может мама чистит его, как обычно, а обувь вполне может сохнуть в ванной.

Свою одежду надо бы быстро застирать, чтобы было в чем завтра пойти.

Сердце так громко стучит, что мне практически больно. Ну же, успокойся. И оно внезапно замирает, отчего я могу сосчитать время бездействия мышцы внутри. Один-два-три-четыре, запуск.

Когда по полу скользит тень, я вся замираю, мысленно молясь только об одном. Лишь бы не он, пожалуйста.

—Доча? — тихий голос мамы облегчает мой страх. Повезло в этот раз?

—Привет, мам, — с накатившей волной расслабления шепчу, сгребая в руки грязную одежду. Загорается тусклый свет, в его отражении видно синяки и ссадины на прекрасном лице моей мамы. При виде них мне больно физически.

Но сегодня они выглядят лучше, и это следует признать.

—Что случилось?

—Та обляпали, мам, не переживай, сейчас застираю.

—Давай я сама, ты кушать, и отдыхать, пока…

И замолкает, вглядываясь в меня внимательно-внимательно, в самую душу. Можно не говорить, что «пока», мы ведь понимаем истинную причину скорости во всем. Мурашки по коже скачут табуном, и я вытягиваюсь, чувствую фантомную боль в скуле.

—Спасибо…

Забираю только сумку, прячу ее под рабочий стол в своей комнате, а зашить собираюсь позже, когда пары выучу. Умывшись и тщательно вымыв руки, пью таблетки и сажусь ужинать. Аппетит разгорается зверский.

—Как ты, золото мое? Что нового? — мама садится напротив меня и внимательно рассматривает меня.

С аппетитом кушаю, улыбаюсь и понимаю, что маму расстраивать я не собираюсь. Только шире улыбаюсь, но фальшь во всем заставляет внутренности свернуться узлом.

—Все хорошо, много заданий, надеюсь, что все успею сделать, мне бы еще в библиотеку сходить. Наверное, завтра. Большой проект намечается, — вожу вилкой по тарелке, собирая зелень.

—Сходи, конечно, только помни про…

—Да, конечно, мам, я все помню, вот почему сегодня решила не идти. Завтра вместо физкультуры схожу и времени будет больше, — сжимаю вилку с силой и прикусываю губу. Тошно. Тошно мне.