Клинок трех царств - стр. 28
Акилина и научила Торлейва читать и писать. В юности она жила у книготорговца на Месе[36], своего дальнего родственника; живая, бойкая, неглупая, любознательная девушка, она не только выучилась грамоте, что для гречанок не было редкостью, но и прочла немало сочинений, древних и новых. Из тех сочинений происходило имя ее сына – Патрокл, так звали какого-то доблестного древнего витязя. Уже живя в хазарской Карше, Хельги Красный купил для младшей жены несколько греческих библосов[37], каких попалось, чтобы она не забыла грамоту и могла учить его сына. И вот – умение пригодилось и теперь доставляло единственному законному сыну Хельги почет и положение.
Так что если Оттон призвал своего брата-эрцканцлера и повелел ему составить грамоту по-гречески, это не страшно, думал Торлейв по дороге, он ее прочтет и переведет. Но что если она окажется на латыни? При этой мысли внутри проходил неприятный холодок. Из этого языка, любимого римской церковью, главным языком ученых франков, Торлейв запомнил лишь несколько простых слов. Тогда читать грамоту придется самим немцам, а переводить на славянский – Хельмо. И постичь ее содержание будет стоить времени и труда, что приведет нетерпеливого Святослава в немалую досаду. Это еще если причин для досады не принесут сами Оттоновы речи…
– Чего такой мрачный? – окликнул Торлейва Радольв – они уже подъезжали к Ратным домам. – Не сватать же тебя немцы приехали – что им до твоих синяков?
– Да пусть смотрят! – легко ответил Торлейв, даже не пытаясь передать суть своих забот. Радольв был неплохим мужиком, но не отличил бы друг от друга моравское письмо, греческую вышивку и птичьи следы на снегу. – Пусть знают, что мы тут породы неробкой, за себя постоим, коли что.
В полном согласии посланцы обоих киевских владык забрали немцев из Ратных домов, проводили на Святую гору и под рев рогов ввели в гридницу.
Эльга не потеряла времени даром. По летнему времени очаги не дымили, дверь и оконца были отворены, яркий свет солнца наполнял обширную хоромину и позволял разглядеть каждый завиток резьбы на столпах, поддерживавших кровлю. Бревенчатые стены в середине палаты были сплошь укрыты многоцветными ткаными коврами, ближе к углам висели медвежьи шкуры. Однако взор всякого, кто сюда входил, прямо от двери устремлялся к дальнему концу палаты – к возвышению, где стоял белый мраморный тронос. Увидев его, четверо послов, к тайному удовольствию Торлейва, переменились в лице – не ожидали увидеть в деревянном городе, в бревенчатом доме, не похожем на каменные дворцы и церкви франков, настоящий цесарский тронос из блестящего белого камня. Хозяйка палаты не уступала своему сидению – в шелковой далматике цвета зеленовато-голубой морской волны, затканной золотым узором из птиц и цветов, с белым головным покрывалом, с золотом на очелье, на руках, княгиня смотрелась самой царицей небесной, восседающей на облаке в сиянии солнечных лучей.
Возвышение было устроено с расчетом только на один тронос. Князь Святослав почетным стражем собственной матери стоял перед ступенями. В дорогом красном кафтане – этот был заткан узорами в виде орлов, как положено военным людям, – в высокой красной шапке и с «корлягом» на плечевой перевязи, он составлял ей достойную пару. Рукоять и ножны меча сияли золотом, и всякий, не вовсе чащоба, сразу узнал бы дорогую работу рейнских мастеров.