Клинок Тишалла - стр. 40
Но сейчас, когда ночами он заглядывал в спальню Фейт, облегчение не приходило к нему. Холодный ужас, таившийся в глубине зрачков, – однажды заглянуть в спальню и не увидать этого мерного движения груди – не исчез. Он только отступил на время. С уверенностью, превосходившей убежденность любого фанатика, что Фейт отнимут у него. Таков был лейтмотив всей его жизни: ничего столь ценного тебе не оставят, не надейся.
Ее фарфоровая кожа, будто сияющая, подсвеченная изнутри теплом глаз, волосы цвета солнца на зимних колосьях, классические скандинавские черты лица – все в ней несло лишь слабый отпечаток британского наследия Шанны и совсем ничего – от Хари. Девочка пошла в настоящего отца.
«Биологического, – поправил себя Хари. – Ее настоящий отец – я».
С тоской он подумал об оставшейся на тумбочке бутылке виски. Надо было прихватить ее с собой. Сейчас ему пригодилось бы отдающее торфом утешение; в самый темный час ночи легко поддаться мыслям еще более темным.
Порой, глядя на Фейт, Хари не мог не вспомнить Ламорака… Карла. Карл Шанкс – второразрядный Актер, мелкая звездочка, смазливый мечник не без способностей к тауматургии, когда-то добрый приятель Хари. Любовник Шанны. Предатель.
Отец ее ребенка.
Ламорак предал Шанну. И Хари. Хари предал его в ответ. Выдал на пытки.
Убил собственной рукой.
До сих пор, шесть с лишним лет спустя, если закрыть глаза и только лишь подумать об этом, все возвращалось снова: как он лежит, пронзенный Косалем, на песке арены, Ма’элКот возвышается над ним, Ламорак лежит рядом. Слезы катятся по лицу Шанны, точно первые капли весеннего ливня. Звонко жужжит клинок Косаля, заставляя вибрировать все – от перебитого позвоночника до корней зубов, когда Хари берется за рукоять, чтобы вызвать к жизни магию его всеразрушающего лезвия.
Как с неровным «ж-ж-жип», точно из книги вырвали страницу, отделяется от тела голова Ламорака, когда Хари перерубает его шею клинком Косаля.
«Так лучше», – подумал он. Мысль эта приходила ему в голову всякий раз, как он вспоминал, чье дитя растит. Всякий раз, как напоминал себе, что у Фейт нет ни капли крови Майклсонов. Дункан вслед за Томасом Пейном любил напоминать, что добродетель не наследуется, а если и наследуется, то гораздо реже, чем ее противоположность.
А вот безумие, да, передается с генами.
Мелькнула мысль, что можно было бы разбудить Фейт – единственная сонная улыбка дочери изгнала бы все ночные кошмары, – но Хари знал, что не сделает этого. Никогда. Он не станет использовать Фейт как лекарство от депрессии.
Бросив последний тоскливый взгляд на мерно вздымающуюся грудь, Хари двинул Ровера прочь, в направлении кабинета. Когда черная тоска стискивает грудь, остается только работать.
Но сначала…
Он завернул в уборную для гостей, рядом с кабинетом. Подлокотники Ровера опускались, и, держась за поручни на стене, Хари смог перетащить себя на унитаз. Пижамные штаны сзади соединяла застежка-липучка, так что их можно было не опускать, а раздергивать. Теперь набрать четырехзначный код на пряжке переброшенного через спинку Ровера ремня, чтобы отключить шунт. Последняя кнопка – перезагрузить.
И пока программа, позволявшая ему ходить, запускалась вновь, пока дергались и сучили по полу ноги, пока судорожно опорожнялись мочевой пузырь и кишки, Хари Майклсон, бывший некогда Кейном, стискивал зубы и закрывал глаза, чтобы не текли привычные слезы тайного унижения. «Ну почему я не могу проснуться? Господи, молю Тебя… ну кто там меня слышит? Я больше ничего не хочу. Ничего больше.