Клинок Тишалла - стр. 36
Говорили, будто у нее есть в дальних краях любовник из рода людского, что на полгода она обретала смертное тело и жила там в мире с возлюбленным своим и дитятей. Иные утверждали, будто супруг ее есть сам господь, ее черная тень, темный ангел погибели и разрушения, и полгода, что проводит она обок него, – выкуп за мир, что своим телом она расплатилась, дабы удержать его за стеною времен и сохранить мир в подвластных ей краях.
Как обычно бывает с такими легендами, обе они равно верны и ложны.
Богиня на полставке не имела ни церкви, ни поклонников, не составляла догм, ее нельзя было умилостивить жертвами или призвать чарами. Она шла куда пожелает и следовала велениям сердца своего, точно прихотливым извивам своих берегов. Она любила свой край и все, что живет в нем, и все процветало под десницей ее. Единственная молитва могла тронуть ее – рыдания матери над больным или раненым ребенком, будь эта мать человеком или эльфом, ястребом или рысью, оленихой или крольчихой, – и то лишь потому, что смертная часть ее рассудка не забыла еще, что значит быть матерью.
Возможно, именно поэтому на самом деле и ей, и ее возлюбленному придется умереть.
Ибо благоухание цветущей, плодородной земли тревожило сон иного бога: слепой безымянной силы, бога пепла и праха, чьи сны исполнены губительной мощи.
Отрубленная голова девчонки подскочила на матрасе, ударилась о ребра Хари Майклсона, и тот начал просыпаться.
Он зашарил в комьях сбитых в похмельном сне одеял, пробиваясь к свежему воздуху. Склеившиеся веки разлепились с трудом, как рвется мясо. Сновидения расточились дымом, оставив по себе только клубы меланхолии. Снова мерещатся старые деньки. Давно оставленная карьера Актера. Или даже раньше – детали сна ускользали, но, быть может, он относился к временам учебы в студийной Консерватории, больше четверти века тому назад, когда Хари был еще молод, и силен, и полон надежд. Когда жизнь его еще шла по восходящей.
Пальцы в своих слепых блужданиях нащупали что-то, чему в постели не место. Не голову, конечно, никакую не голову, а мячик, точно, детский мячик, какими сам Хари играл в регби – сто лет назад, в светлые, счастливые дни, прежде чем умерла мать и выжил из ума отец. С абсурдной уверенностью, как бывает во сне, Хари знал, что мячик принадлежит Фейт. Проскользнула, значит, в родительскую спальню и таким вот способом решила подбодрить его, чтобы он вытащил ленивую задницу из постели и отвел дочку на субботнюю тренировку по футболу.
Повернувшись, Хари выкашлял из смятых легких комок слизи. «Эбби… окна просветлить, – прохрипел он так, чтобы домокомп распознал голос. – И поддай свету».
«Странный какой мячик», – мелькнуло в голове, покуда Хари ждал, когда деполяризуются окна. Кривой какой-то, неровный – весь в шишках – и на ощупь непонятный, словно что-то мягкое, гладкое натянули на твердый каркас, почти как костяной…
А это еще что за гадость? Волосы? На мяче растут волосы?
Пальцы его нашарили месиво из перерубленных позвонков и кровавого мяса в тот самый миг, когда Хари осознал, что окна не работают и света в комнате нет. Рослая тень в изножье кровати заговорила на западном наречии.
– Итак, Кейн… – елейно, тихонько пропела она, и голос ее был полон темной, жаркой страсти. – Ты теперь калека…