Клептоманка. Надкусанное яблочко - стр. 9
– Бог творит чудеса.
Калиса разглядела в тёмном углу пещеры личные вещи старца. Гребень из слоновой кости, икона, книга в кожаном переплете с чудным вензелем. Настоятельница прищурилась, какая там буква на книге не разобрать.
– А ты его посланник? – проверила догадку Калиса, предвкушая "раскусить" очередного мошенника. – Господь к тебе явился и волю свою передал для людей. Так?
– Бога не видел, врать не стану, а голос его каждый день слышу. Разве с тобой, матушка, Бог не разговаривает? – светло-серые глаза старца уставились на Калису с удивлением.
А Козьма-то не прост. И её он сразу признал, и вопросы с подковырками. И сила. Какая же от него исходила сила. Взгляд добрый, но этой добротой сосну в лесу завалить сумеет, если захочет. Не видела раньше такого Калиса, не чувствовала.
– Что же ты в пещере, как зверь лесной, живёшь? Любой крестьянин тебя в избу пустит, только попросись.
– Я молюсь.
– Ты к нам приходи. Вместе помолимся.
Не прошло и недели, пришёл старец в монастырь. Сам пришёл.
– Хорошо тут у вас. Свободно дышится, – сказал Козьма, расположившись на лавке в трапезной.
– Дыши на здоровье. Воздух озёрный он – чистый, – сказала Евдокия, сидя рядом со старцем.
Простая монастырская еда пришлась ему по вкусу. Много не ел, плошку с пареными овощами опустошил, губы промокнул холщовой салфеткой, нежные длинные пальцы, не утруждённые работой, вытер, поблагодарил и откинулся от стола.
– Да я не про воздух говорю. Свобода праведная в монастыре вашем живёт.
– Ну, а где ей ещё жить-то?! – не сдавалась монахиня.
– Ты, сестра, помолчи немного. Дай человеку слово вставить в твой нескончаемый поток, – прервала словоохотливую подругу Калиса.
Пареные овощи она не любила. Сейчас бы слопать немецких колбасок, как готовила на праздники мутер, но мясо есть нельзя – пост. Матушка поковырялась в кушанье и отодвинула плошку подальше.
– В дорогих палатах свобода не живёт, – сказал Козьма, загибая палец. – В купеческих домах подавно не живёт. Иногда в простых мужицких избах обитает. В монастырях и церквях не всегда свободно дышится. Вот, к примеру, звал меня сосед ваш, в мужской монастырь, я не пошёл. Нет. Трудно там, чёрно всё, отказался. А у вас хорошо.
– Тебе виднее, странник, – ответила настоятельница с улыбкой. Глаза-льдинки просветлели.
– Приют для сирот, школа для детишек. Такого и в Петербурге не встретишь, не то чтобы в Уральских горах.
– А ты и в Петербурхе бывал?! – не удержалась Евдокия, округлила глаза в окулярах.
– Случалось, – стушевался старец, мотнув белой головой, быстро спросил. – И больницу строить будете?
– Архиерей разрешит, будем строить, – кивнула матушка.
– Вот это благое дело. Крестьян никто не лечит – это факт. Помогать вам буду, если разрешите.
– Врачевать могёшь? – не переставала удивляться сестра Евдокия.
– Могу, – сказал Козьма и положил руку на резное распятие на груди.
Сказано, сделано. Небольшой дом у самого перешейка, соединяющего остров с крепостью и побережье, вырос за считанные дни. В избушке поселился Козьма. Жил скромно, принимал страждущих, исцелял по мере сил. Матушка благословляла его, не прост старец, ой, не прост. Тянуло её к нему, как обжору к сладостям. Так и съела бы целиком. Мудрый, спокойный, благочестивый. А говорил-то как! Как будто большую ложку в бочку мёда зачерпнул. Сладко.