Клад - стр. 32
– Выверни дяде карманы, – распорядилась она. – Сколько он нащепал?
– Четыреста семьдесят баксов. Плюс восемь шестьсот деревянных.
– Хренов оборотень! Сейчас мы с тобою сыграем в рулетку.
– Лучше дай ему в морду, и дело с концом.
– Представляешь, забыла, какой же из двух настоящий. Подожди, не подсказывай!
Постовой дрожал, но молчал. Правда, молчал как-то громко.
– Прекратите цокать зубами. Омерзительный звук, – раздражилась жена.
А ведь мне и впрямь все равно, думал мужчина, беря полицейского за подбородок. Одно любопытство: выстрелит или нет.
– Он что, обмочился?
– Это ты его сунула в лужу.
– Жить-то хочешь? – спросила жена.
Полицейский кивнул. Дар речи к нему не вернулся.
– И зачем тебе жить? Объясняй. У тебя две минуты.
Время было уже на исходе, когда постовой взревел и закашлялся.
Она подстегнула его, двинув в затылок стволом.
– Дети… Родители… Нужно!
– А жена?
– Умерла, – всхлипнул он. – Самоубийство.
Супруги переглянулись. Полицейский уткнулся лбом в лужу. По телу его пробежала зигзагом конвульсия.
Если бы он не заплакал, она бы его пристрелила, подумал мужчина.
– А я ведь почти что убила, – сказала жена, когда они поднимались на лифте в свой номер. – Руки чесались спустить оба курка. Ловко ты это придумал – посадить его на такси.
– Покуда от страха оправится, нас и след уж простыл.
– Хорошо быть богатым. Твори, сколько хочешь, паскудства, и никто на тебя не подумает… А вот, например, тебе не было стыдно?
– Ни капли. То есть было, но как-то неискренне. Я стыдился спустя рукава.
Улеглась на кровать и стала крутить пистолеты, примеряя стволами к груди и виску.
– Прибери от греха.
– Любопытно сравнить ощущения. Вроде бы общего мало. Я его держала на мушке, и у меня было чувство, будто в кои-то веки все стало весомо и правильно. Будто жизнь моя обретает свой истинный смысл. Теперь все не так. Как-то слишком намеренно. Вместо ярости – вялость. Выходит, на выстрел в себя мне не хватает запала. Ну, и где справедливость?
Он был уже в ванной и долго мыл руки.
Когда он вернулся, жена сидела перед зеркалом, застывши прямой, неуютной спиной.
– Смотрю и не верю, что я – это я.
– Брось. Ты же его не убила. Только на миг захотела убить. Минутная вспышка.
– Было немного не так, – возразила она. – Я его не убила, потому что себя испугалась. А себя испугалась, потому что совсем не боялась стрелять. В остальном же все было весомо и правильно. Как два пистолета в руках.
– Правильно то, что сегодня на это плевать, – напомнил ей он и потянулся обнять за холодные плечи.
Отпрянула резко:
– Мне надо немного подумать. Я побуду одна?
Просьба его покоробила. Внезапно жена из сообщницы превратилась в его же противницу. Что-то в воздухе переменилось – неуловимо, непоправимо. Какое-то гиблое, подлое чувство уже подступало к нему самому. Больше всего оно походило на ненависть, хотя ею быть не могло, и меньше всего – на любовь, хоть не быть ею тоже едва ли умело.
На примятых сугробах постели сбилось в скрученный труп одеяло. Пистолеты валялись у трупа на белом бедре. Спрятав оба в карманы плаща, муж вышел решительным шагом из люкса.
Жена не сводила глаз с зеркала. Кудрявое позолотой на раме и плешивое изнутри, оно походило на череп. Смуглый обглоданный череп, вид сверху, подумала женщина и усмехнулась. Блестит, будто лысина, и отражает посмертно меня. Смешно, рассудила она. Чтобы увериться в этом, расхохоталась. Потом звонко, счастливо расплакалась, растекаясь лицом в амальгаме.