Кирза - стр. 4
Связанные за брезентовые ушки парами сапоги перекидываются в дальний угол.
Все ждут.
Наконец нужный размер найден. Все, даже Зуб, с любопытством столпились вокруг и вертят в руках тупоносых, угрожающе огромных монстров.
– Товарищ младший сержант, а у вас какой? – спрашивает кто-то Зуба.
– Сорок шесть, – Зуб цокает языком, разглядывая мои кирзачи. Протягивает мне:
– Зато лыжи не нужны!
Кто-то угодливо смеется.
"Как я буду в них ходить?!" – я взвешиваю кирзачи в руке.
Вовка Чурюкин забирает один сапог и подносит подошву к лицу.
– Нехуево таким по еблу получить, – печально делает вывод земляк и возвращает мне обувку.
Со склада, с ворохом одежды в руках, идем вслед за Зубом по погруженной в какую-то серую темноту части.
Ночь теплая. Звезд совсем немного – видны только самые крупные. Небо все же светлее, чем дома.
Справа от нас длинные корпуса казарм.
Окна темны. Некоторые из них распахнуты, и именно оттуда до нас доносится негромкое:
– Дуу-у-ухи-и! Вешайте-е-есь!
Баня.
Вернее, предбанник.
Вдоль стен – узкие деревянные скамьи. Над ними металлические рогульки вешалок. В центре – два табурета. Кафельный пол, в буро-желтый ромбик. Высоко, у самого потолка, два длинных и узких окна.
Хлопает дверь.
Входит знакомый рыжий прапорщик и с ним два голых по пояс солдата. Лица солдат мятые и опухшие. У одного под грудью татуировка – группа крови. В руках солдаты держат ручные машинки для стрижки.
– Все с себя скидаем и к парикмахеру! – командует прапорщик. – Вещи кто какие домой отправить желает, отдельно складывать. Остальное – в центр.
На нас такая рванина, что и жалеть нечего. Куча быстро растет. Но кое-кто – Криницын и еще несколько – аккуратно сворачивают одежду и складывают к ногам. Спортивные костюмы, джинсы, кроссовки на некоторых хоть и ношеные, но выглядят прилично.
Банщики лениво наблюдают.
Голые, мы толчемся на неожиданно холодном полу и перешучиваемся.
Клочьями волос покрыто уже все вокруг.
Криницына банщик с татуировкой подстриг под Ленина – выбрил ему лоб и темечко, оставив на затылке венчик темных волос. Отошел на шаг и повел рукой, приглашая полюбоваться.
Всеобщий хохот.
И лицо Криницына. Злое-злое.
Обритые проходят к массивной двери в саму баню и исчезают в клубах пара.
Доходит очередь и до меня.
– Ты откуда? – разглядывая мою шевелюру, спрашивает банщик. Мне достался второй, поджарый, широкоскулый, с внешностью степного волка.
– Москва, – осторожно отвечаю я.
– У вас мода там, что ли, такая? Как с Москвы, так хэви-метал на голове!
Вжик-вжик-вжик-вжик…
Никакая не баня, конечно, а длинная душевая, кранов пятнадцать.
Какие-то уступы и выступы, выложенные белым кафелем. Позже узнал уже, что это столы для стирки.
Груда свинцового цвета овальных тазиков с двумя ручками – шайки.
Серые бруски мыла. Склизлые ошметки мочалок.
Вода из кранов бьет – почти кипяток.
Из-за пара невидно ничего дальше протянутой руки.
Развлечение – голые и лысые, в облаках пара, не можем друг друга узнать.
Ко мне подходит какое-то чудище с шишковатым черепом:
– Ты, что ль?
Это же Вовка Чурюкин!
– По росту тебя узнал!
– А я по голосу тебя!
Надо будет глянуть на себя в зеркало. Или не стоит?
Выходим в предбанник веселые, распаренные.
Вещей наших уже нет.
Зуб сидит на скамейке и курит. Банщик – Степной волк – подметает пол. У его совка скапливается целая мохнатая гора.