Кирза - стр. 14

Ходят слухи, что майор дважды переболел белой горячкой.

В анналы истории части Рычко вошел после истории со стоматологическим креслом.

Какая-то проверочная комиссия обнаружила, его, кресла, отсутствие. Доложили командиру.

Тот вызвал начмеда.

Через полчаса обиженный майор, покидая штаб, пожаловался дежурному по части:

– Батя говорит, будто я пропил стоматологическое кресло. А ведь это не так.

Майор горестно вздохнул. Укоризненно покачал головой:

– Это совсем не так. Я просто обменял его на дополнительный спирт. Вот и все.

Заглаживая вину, Рычко повадился зазывать к себе вечерком в кабинет Батю – командира полка полковника Павлова, красивого, породистого мужика с грустными глазами сенбернара.

Павлов, как это часто бывает с людьми порядочными и хорошими, сгорел от спирта за несколько лет.

А майор Рычко до сих пор жив.

Подполковник запаса.

Сука.

В санчасти же я и Мишаня Гончаров – у того случилось расстройство желудка – проходим лечение трудотерапией.

Из длинного списка правил, висящих в коридоре санчасти, мне запомнилось лишь одно: "Привлекать больных к труду, как к процессу, ускоряющему выздоровление".

Нас и привлекают.

Мы дернуем тропинки.

Где-то на задворках казарм вырубаем лопатами огромные пласты дерна, грузим их на старую рваную плащ-палатку и волоком, обливаясь потом на страшной жаре, тащим к протоптанным в неположенных местах тропинкам. Укрываем эти тропинки дерном, придавая земле первозданно-девственный вид.

Мишаня, как обычно, матерится и поносит всех и вся. Я же смиренно думаю о смерти, которая должна была наступить не позже обеда.

Благодаря трудотерапии Мишаня действительно выздоровел к вечеру.

К обеду следующего дня попросился на выписку и я.

Вечерняя поверка.

Сержант Рыцк тычет ручкой в журнал.

– Ты и ты! Завтра дневальные.

– Есть!

– Дежурный по роте – младший сержант Гашимов.

– Иест.

Мой первый наряд. Тумбочка.

И вот я на ней стою. Не на ней, конечно, а рядом. На тумбочке телефон. За моей спиной стенд с инструкциями. Над головой тарелка часов.

Ночь.

Гашимов спит на заправленной койке. Раз в полчаса он просыпается и проходит по взлетке туда-сюда. Каждый раз я поражаюсь кривизне его ног. Гашимов подмигивает и снова отправляется спать.

Через час мне будить Цаплина. Ему повезло – спит с двух до шести. Встанет за полчаса до подъема.

Скука.

Ночью, если не спишь, всегда хочется жрать. И курить.

Пожрать нечего.

Зато в пилотке заныкана сигарета.

Мне немного стыдно, что зажал ее от Цаплина, Ну, да ладно.

Осторожно, на цыпочках, подхожу к полуприкрытой двери на лестницу и торопливо курю мятую и кривую "приму".

Аккуратно бычкую и прячу окурок обратно в пилотку – Цаплину на пару тяг, после подъема.

Звонит телефон.

В два прыжка возвращаюсь к тумбочке и хватаю трубку.

– Учебная рота…

– Как служба, сынок? – интересуется чей-то хрипловатый голос.

– Ничего пока, – машинально отвечаю. – А кто это?

В трубке усмехаются:

– Когда спрашивают: "Как служба?" положено отвечать: "Вешаюсь!". Впитай это, а то после присяги заебут.

Я впитываю.

– А сколько прослужил уже? – опять любопытствует голос.

– Неделю почти… Опять подвох какой-то? – я даже рад возможности поболтать.

– Подво-о-ох?.. – удивились в трубке. – Слово-то какое… Наебка, обычно говорят… Ты сам откуда?

– Москва.

– А я с Воронежа. Слышал такой? Почти земляки. Вот так-то.