Кириньяга. Килиманджаро - стр. 24
И вот как-то днем он наткнулся на чуи-леопарда. Когда леопард приблизился, молодой сорокопут не взлетел на дерево, а храбро остался на земле, не желая отступать.
– Ты очень храбр, чтобы встречать меня вот так, – сказал леопард.
– Я очень умная птица и не боюсь тебя, – сказал сорокопут. – Я научился брыкаться, как страус, так что, если ты подойдешь ближе, я ударю тебя, и ты умрешь.
– Я стар и больше не могу охотиться, – услышал он в ответ. – Я готов встретить смерть. Подойди и ударь меня, положи конец моим страданиям.
Молодой сорокопут подошел и ударил леопарда прямо по морде. Леопард лишь рассмеялся, раскрыл пасть и проглотил умного молодого сорокопута.
– Что за глупая птица, – засмеялся леопард. – Это же надо, выдавать себя за кого-то еще! Если б он улетел, как положено сорокопутам, я бы остался сегодня голодным. Но он вообразил себя тем, кем его отродясь не замышляли, и просто угодил мне в желудок. Полагаю, все-таки он был не слишком умен.
Я остановился и посмотрел прямо на Камари.
– Это все? – спросила одна из девочек.
– Все, – сказал я.
– А почему сорокопут решил, что он способен стать страусом? – спросил кто-то из ребятишек поменьше.
– Может быть, Камари расскажет тебе.
Все дети повернулись к Камари, которая, помолчав, ответила:
– Одно дело хотеть стать страусом, другое – знать то, что знает страус, – сказала она, глядя мне прямо в глаза. – Беда не в том, что сорокопут стремился узнать что-то новое. Для него плохо, что он думал, будто может стать страусом.
Наступила тишина, дети обдумывали ответ.
– Это так, Кориба? – наконец спросил Ндеми.
– Нет, – ответил я. – Ибо, узнав все, что знает страус, сорокопут тут же забыл бы о том, что он сорокопут. Вы должны всегда помнить, кто вы такие, и избыток знаний может заставить вас забыть об этом.
– Ты расскажешь нам еще одну историю? – спросила маленькая девочка.
– Не сейчас, – я поднялся. – Но вечером, когда я приду в деревню, чтобы выпить помбе и посмотреть на танцы, я, возможно, расскажу вам историю о слоне-самце и маленьком мудром мальчике кикуйю. Неужели, – добавил я, – дома у вас нет никаких дел?
Дети разбежались, кто по шамба, кто на пастбища, а я заглянул в хижину Джумы, чтобы дать ему мазь для суставов, которые всегда болели у него перед дождем. Я зашел к Коиннаге и выпил с ним помбе, после чего обсудил деревенские дела с советом старейшин. Наконец я поднялся к себе в бома, чтобы вздремнуть в самое жаркое время дня, благо дождь должен был пойти лишь через несколько часов.
Камари уже поджидала меня. Она собрала хворост, принесла воды, а когда я вошел в бома, насыпáла зерно в кормушки козам.
– Как себя чувствует твоя птица? – спросил я, взглянув на карликового сокола, клетка которого аккуратно стояла в тени хижины.
– Он пьет, но ничего не ест, – с тревогой произнесла она. – И все время смотрит в небо.
– Для него есть кое-что поважнее еды, – сказал я.
– Я все сделала, – сказала она. – Могу я идти домой, Кориба?
Я кивнул, и она ушла, пока я расстилал одеяло в хижине.
Всю следующую неделю она приходила дважды в день, утром и после полудня. Затем, на восьмой день, со слезами на глазах она сообщила, что ее карликовый сокол умер.
– Я же предупреждал тебя, что так оно и будет, – мягко заметил я. – Птица, парившая в вышине, на земле жить не сможет.