Кипрей - стр. 4
Мы вышли в огромное помещение, часть которого занимали просторные зарешеченные камеры-одиночки. Попытки заглянуть в них пресекались окриками сзади. Свет в камерах был глухим, словно шёл не от ламп, а был остатками другого света, что много лет растворялся в этих стенах. Люди сидели или лежали на нарах в полутьме, не проявляя к нам интереса. Нас словно разделяло зеркальное стекло. Так жуки не замечают наблюдателя за бликами очков.
Лишь один из них прильнул к решётке. Он показался мне стариком с седой, коротко остриженной головой и безобразно распухшими суставами цепких пальцев. Но вблизи лицо его оказалось молодым, просто очень худым. Ясный, почти детский взгляд наблюдал за мной с тревогой и любопытством, словно ребёнок смотрел на интересного незнакомца. Взгляд казался сочувственным.
– Зря ты, – прошептал человек, когда я оказался рядом. – Зря.
– Млчать! – рявкнул голос и что-то звонко ударило по решётке.
Парень отпрянул.
– Не соглашайся, – проговорил он отчётливо.
Слова шевельнули меня изнутри. Этот ссутуленный старик с лицом школьника казался нормальнее, чем все, кого я видел здесь до сих пор.
Коридор, по которому мы двигались, вёл в тупик. У последней камеры голос потребовал:
– Стъять! Лицом к рьшётке!
Я резко обернулся, но конвоир словно ждал этого, отступил и упёрся мне в спину дубинкой или электрошокером.
– Не дури! – голос его впервые окрасился в цвета гнева.
– Вы ошиблись, – проговорил я стальным голосом.
Дать этому идиоту с локтя в нос? Нет, терпи.
– Я здесь не за этим, – добавил я. Голос мой потрескался от гнева.
– Ма-алчать! Вну-утрь! – рявкнул он, растягивая теперь гласные.
Лязгнул механизм решётки, створка сдвинулась вбок, открывая просторную камеру. Два спальных места и туалет в углу занимали лишь малую её часть.
– Старшего позовите, – потребовал я, не двигаясь.
– Чё, борзый? – прошипел голос.
– Вы ошиблись.
– Вшёл!
Он так и сказал – вшёл.
– Зря ты… Зря ты… – повторял седой подросток.
Секунда растянулась. Ахиллес не мог догнать черепаху. Я словно пытался проснуться, но ощущал лишь паралич. Ошибкой было не моё согласие приехать. Ошибки случились раньше… Я ведь знал, что так и будет. В решётках есть привлекательность. Решётки избавляют от сложных решений. Решётки снаружи позволяют снять решётки внутри себя. Здесь не надо будет мучиться. Здесь ты осуждён, а значит, прощён.
– Кириллов! – раскатилось по залу. – Да не он это!
Я хотел повернуться, но не сумел. «Ты уже арестант», – мелькнуло в голове.
– Кириллов, что ты к нему прицепился? – снова возмутился голос. – Этого ко мне давай!
– Налво! – скомандовал Кириллов без тени смущения, снова перейдя на свой экономичный диалект.
У винтовой лестницы стоял человек, одетый по-дачному в лёгкую куртку, трико и шлёпанцы. После сатаны Кириллова он выглядел удивительно живым и подвижным. Жесты его были нетерпеливы: он приказал Кириллову идти, и тот растворился, так и не дав себя разглядеть.
– Маркизов, – протянул мне руку человек. – Пётр Алексеевич. Начальник отделения. Пойдёмте.
Маркизов был невысокого роста, покатый и чуть суетливый. Он говорил без умолку, то ли маскируя неловкость, то ли соскучившись по собеседнику.
– А вы слышали историю «Солнцепёка»? Не слышали… – довольно улыбался он. – Сто лет назад здесь вокруг были золотые прииски. Здесь такие вещи творились! Когда строили «Солнцепёк», находили кости людские. Каторжники мыли. Вы знаете, как тогда мыли? Вот так просеивали, – он показал как. – Один-два грамма за смену. Когда-то давно сюда приезжал Стрекович. Слышали про Стрековича?