Кипение страстей сердечных - стр. 7
– Ну, здравствуй, Фабий! –
Кобылкин как родного двумя руками гостя сграбил.
Короткопалые ручищи объяли де Бомонта так,
Что хрустнули все косточки, хозяин не слабак.
– Ты уж прости меня, не встретил.
Да, годы, понимаешь, а я и не заметил.
Решил прилечь на часик, срок ведь малый,
Вздремнуть себе дозволил, а проснулся – уж светало!
Вот так-то вот, годов уж мне немало!
Ну так, рассказывай, – гремел Кобылкин
Без особой остановки,
– Любо мне знать чертовски,
Как рожь на Заовражном поле,
Им раньше был я недоволен,
А на Большом как уродилась,
А в Ша̀ховке благоволит ли божья милость?
По скольку с десятины хочешь взять?
Как станет на твои глаза, почём продать?
Да, слыхал ли ты,
Не упустил ли новость от вечной суеты?
Супостат твой ныне весь в азарте,
Не корсиканец кровожадный и не Буонапарте,
Наполеоном теперь его нам звать велят!
А мне, скажите, на кой ляд?
И следственно, не узурпатор,
А самый настоящий император!
А государь наш так и вовсе его братом нарекает.
Вот так-то, Фабий, перемена-то какая!
Твой враг теперь – наш друг!
– Выпалил речь хозяин. – Внезапно всё переменилось вдруг!
Фабьен свой взор отвёл и, изучая кончики сапог, ответил:
– Я живу в России, сударь, я здесь прибежище нашёл, сие я не забуду, и новой Родине моей благодарением обязан. Я русский подданный, хоть и с другой страной по крови связан. Как император наш велит, так означать Буонапарте буду! – Фабьен поднял главу и взгляд его столь пылок упал в лицо Кобылкина пунцовое от выпитых бутылок. – Урожай грядёт отменный, и будет жатва золотой, прекрасной, коли, Бог даст, не будет града и погода будет ясной. Лишь в Ша̀ховке немногим хуже, но мы и там работу сдюжим. Смею надеяться, что соберём пудов по пятьдесят, а может и боле удастся взять. Михайло Семёнович должен быть доволен, доставит выгоды большие нынче поле, и цены радуют, покамест рожь в Москве не падает.
– Да, новости что надо, давно я ждал сего расклада, но только б не побило градом. Ну что ж, свезём в Смоленск, а может и в Москву, там подороже выйдет. Хотя тут надобно предвидеть! – Кобылкин потёр свои большие руки. – Ну будет, что за новые докуки? Рассказывай теперь, какая там история со старостою приключилась. Всегда мужик ведь был исправный, в деревне сила, услужливый да верный мне подавно.
Де Бомонт принялся повествовать о том, как староста клянётся животом, а безобразия цветут роскошным, пышным цветом: прижимки и мздоимство, злоупотребленья, воровство. Кобылкин морщился – да там на каторгу тянуло, от этого бесчинного разгула, но сора из избы он выносить терпеть не мог, хотя и был всечастно строг, но тут решил коротко:
– Ладно, я сам приеду, разберусь, надеюсь, я не ошибусь, покамест же давай пройдёмся да непременными заботами займёмся. Совета у тебя хотел спросить насчёт одной далёкой пожни. Нехлебородная она, ничто там не родится толком, уж я старался, знаешь, столько. Давай-ка, съездим, поразмыслим, а то вопрос сей больно долго виснет. Ты на мысли скор, порой идёшь наперекор, – Кобылкин теребил жилет, – так не умедли дать совет.
Де Бомонт, обиженный исходом разговора о старосте, принял такое предложение с радостью, и через четверть часа бричка их унесла в чуриловские дальности.
Мари с террасы провожала взглядом сколь могла, затем чаёк одна пила, привычно с книжкою сидела, играла с Мишенькой и колыбельную пред сном дневным ему напела. Но вот стала видна коляска в пыльной дали. Приехали, лошадку не щадя. Кобылкин и Фабьен, в дом входя, о чём-то шумно толковали. Михал Семёнович махал руками, как будто в бой он шёл с полками. Мари в дому не стала дожидаться, тут не хватало ей влюбляться! Она невидно для других, пока мужчины не проследовали в залу, скользнула тихо в свои личные покои. Послала девушку Анфису за тряпочкой и за водой холодной, и спряталася за болезнью модной: «У барыни мигрень, она у ней почти что кажный день». Гость огорчён был, но не муж.