КГБ. Председатели органов госбезопасности. Рассекреченные судьбы - стр. 100
Мы просим оградить нас, больных стариков, от разных притеснений со стороны домоуправления и Ростокинского райсовета, которые уже начали занимать нашу квартиру и подготавливают, очевидно, другие стеснения по отношению к нам…»
Родителей Ягоды, разумеется, тоже арестовали. Они умерли в заключении.
В 1991 году в журнале «Огонек» было опубликовано письмо человека, который сидел вместе с отцом бывшего наркома Ягоды: «Судьба старого Ягоды была трагической… Через неделю его уже не было в живых… Хотя я просидел в заключении и ссылке 17 лет по милости Генриха Ягоды, но к его отцу и детям я вражды не имею. Все мы жертвы сталинского режима и системы…»
Глава 4
НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ ЕЖОВ
Я имел удовольствие беседовать с человеком, который знал Николая Ивановича Ежова, сиживал с ним за одним столом. Это известный писатель Лев Эммануилович Разгон. Он прошел лагеря, выжил. Был зятем Ивана Михайловича Москвина, который в конце 20-х годов стал ведать в ЦК всеми руководящими партийными кадрами и сделал Ежова своим помощником.
ОБЕД ДЛЯ «ВОРОБЫШКА»
Вот что Лев Разгон рассказал мне о Москвине и Ежове:
– Иван Михайлович Москвин работал в Ленинграде и презирал ленинградского вождя Зиновьева, называл его трусом. Москвин был одним из немногих ленинградцев, резко выступивших против Зиновьева. И сразу стал любимчиком Сталина, который перевел его в Москву. Но его роман со Сталиным не состоялся: они были люди разного сорта. Москвин был ригорист, человек дореволюционной партийной скромности.
Дом Москвина славился гостеприимством: его жена Софья Александровна Бокий, женщина удивительной доброты и душевной щедрости, слыла хлебосольной хозяйкой.
Днем Москвин приезжал домой обедать и привозил с собой Ежова, к которому хорошо относился.
– Мне Ежов нравился, – говорил Разгон. – Он был очень маленького роста и вызывал, как все маленькие люди, жалость, даже нежность. Он был очень тихий, всегда одет одинаково в синюю сатиновую косоворотку и довольно мятый костюм. Он был очень молчалив, худ, и поэтому Софья Александровна его опекала и безумно за него беспокоилась. Она называла его «воробышком»: «Воробышек, вам нужно побольше есть!»
Воробышек тихо клевал и помалкивал…
Разгон однажды спросил Москвина:
– А что, Ежов такой хороший работник? Вы его высоко цените.
Москвин подумал и ответил:
– Ежов, вероятно, лучший работник из тех, кого я знаю.
А знал он очень многих.
– Это редкий человек в том смысле, что, отдав ему приказание, можно его не проверять, – сказал Москвин. – Он все сделает. У него только один недостаток, и его все-таки надо проверять.
– А, значит, он что-то может сделать не так?
– Нет, он все сделает как надо. Но он никогда не остановится. Во всяком деле есть известный предел, когда надо остановиться. Ежов никогда не останавливается…
И Москвин, и его жена Софья Александровна были арестованы, вспоминает Лев Разгон:
– Об Иване Михайловиче, еще будучи на воле, мы ходили справляться на Кузнецкий, 24, где располагалась справочная НКВД. Нам отвечали: «Десять лет удаленных лагерей без права переписки». А мы тогда не знали, что это означает расстрел. Думали, что действительно созданы лагеря для ответственных работников, которых нельзя держать в общих лагерях. Мы еще ничего тогда не понимали…
Москвина расстреляли в 1937 году. А что касается судьбы Софьи Александровны, то Разгон был уверен, что она погибла в Мордовии, в Потьме, в тех лагерях, где держали жен членов семьи «врагов народа»…