Казна Империи - стр. 2

Мне стало жаль представителя народа Израилева. За то недолгое время нахождения в застенках я усвоил три железных правила арестанта: не бойся, не проси, не плачь. Здесь каждый выживал, как мог. Было ещё правило – не встревай, куда тебя не просят. Перечислять остальные я не хочу – просто лень. Но на душе было так тоскливо, хоть волком вой. Может быть, поэтому я и нарушил одно из этих правил, следствием чего явилась цепь событий, вовлёкших меня в череду закономерных случайностей.

–

Эй, Абрам? – махнул я еврею рукой.

Тот испуганно вздрогнул и, подслеповато прищурившись, посмотрел в мою сторону.

–

Я Сруль, – пытаясь поймать остатки разбегающегося достоинства, пролепетал он.

–

Сруль, конечно, достойное еврейское имя, но это там у вас в синагоге. А здесь ты будь Абрамом. Русский язык многообразен в своих понятиях. А нары не то место, где можно гордиться мудростью отцов, давших нам имена. Так я не понял, ты подойдёшь или нет?

Тот согласно затряс головой и направился к нам.

Я сказал «к нам», потому что не успел поведать раньше о том, что рядом сидели такие же, как и я, осуждённые военнослужащие: я, бывший выпускник пулемётных курсов Андрей Громов, кавалерийский командир эскадрона Селютин, два молодых сталинских сокола и пожилой комбриг товарищ Полторак. Поэтому прочая бродежня старалась лишний раз с нами не связываться. Да мы и сами не нарывались.

– Эй, пулемётчик, ты чё в натуре? – опомнился карманник.

– Ваш регламент окончен, – мило оскалил я зубы и вопросительно, из-под ресниц, взглянул на комбрига. Пожилой, сухопарый, с иссечённым ранними морщинами лицом, бывший командир кавалерийской бригады, а теперь враг народа согласно кивнул головой. Хочу сказать, что, несмотря на видимое перемирие, обстановка в спецвагоне была накалена. Блатные, как и коммунисты, да и вообще представители какой-либо политической партии, не могут терпеть многопартийности. Поэтому мелкие стычки бывали и чаще, но развязка близилась.

Недоверчиво шмыгая носом, Абрам-Сруль приблизился ко мне.

– Вы что-то с меня хотели? – культурно поинтересовался он.

– Абраша, здесь тюрьма и не надо быть таким доверчивым. На зонах в местах общего пользования живут отщепенцы и мужчины лёгкого поведения. А слова, которыми вас учили поздороваться, это некрасивые слова, и за них очень больно бьют лицо, а иногда и убивают до самой смерти.

Глаза еврея поползли вверх.

– За что? Что плохого сделал бедный еврей?

– Просто здесь так шутят. В тюрьме любят весело пошутить. До смерти обхохочешься. Верно, Интеллигент?

– Он над нами издевается! – бросился Интеллигент к законнику Прохору. – Прохор, позволь я его на куски порву!

– Цыц, сявка! Разве ты не видишь, что гражданы военные исполняют свой долг: защищают обиженных и угнетённых там, куды их послал наш дорогой и любимый товарищ Сталин. Пускай потешатся, а мы погодим, – он демонстративно поковырял в ухе и, брезгливо посмотрев на палец, обтёр его о волосы одного из сидевших у его ног шестёрок.

– Какой я идиёт, какой я идиёт, – сокрушённо повторял еврей.

– Не переживайте вы так, любезный, – посоветовал комбриг. – Вы не одиноки в своём несчастье, здесь нет нормальных людей.

– А вы?

– Если брать по званию, то самый главный идиот в теплушке – это я. Ну, а уж в масштабах всего железнодорожного состава или страны, то тут вы уж сами догадайтесь, – тихим голосом добавил он.