Казачьи повести (сборник) - стр. 44
Терпуг поднял голову и остановил на полицейском пьяный, остеклевший взгляд.
– А ты кто такой? что за фигура?
– Это – опричник! – мрачно сказал Грач…
– Семен! Дай ему в едало!
Копылов засучил рукава. Но оробевший Топчигряаь смирно и резонно сказал:
– Воля ваша, господа… А только посланцу голову не секут…
Показался убедительным не столько этот довод, сколько неожиданно-смирный топ носителя власти. Опричника пощадили. Даже поднесли стакан водки. Принимая его, Топчигрязь сказал прочувственным и убежденным голосом:
– Всякий человек должен жить по своему произволу… Но у всех должно быть одно сердце…
И ушел – с тем, впрочем, чтобы снова вернуться через полчаса уже в рядах внушительного отряда полицейской стражи.
Во главе отряда шел сам Фараошка, станичный атаман. Правым крылом, состоявшим из двух сидельцев-малолетков, командовал староста Семеныч. На левом крыле двигалась вооруженная с ног до головы, согбенная фигура ночного обходчика Бунтиша. В правой руке у него торчал длинный, неоструганный шест с тупым косырем па конце – пика. Сбоку висела шашка. За очерченной полукругом спиной – старое ружье-дробовик.
Шествие замыкал Топчигрязь, а в толпе баб и ребятишек, сгрудившейся сзади, к перекрестку, приостались и оба потерпевшие – Рванкин и Дуванов.
Отряд остановился против ворот Копылова и стоял довольно значительное время в нерешительности. Семеныч произвел рекогносцировку через окошки хаты. В торжественной тишине ожидания, водворившейся среди любопытствующей толпы, почувствовалось нечто не шуточное и внушительное. И пьяный гомон, беззаботно жужжащий в хате Копылова, вырос вдруг в своем значении и облекся тайными страхами.
– Ну что? – спросил атаман у Семепыча, когда он вернулся от окна.
– Да пьяные, вашбродь.
– Пьяные?…
– Дударев вряд и через губу переплюнет…
– Надо взять! А то кабы не сожгли станицу… Ножей не видать при них?
– В руках не видать, а так думаю: должны быть при них ножи…
– Надо осторожно. У тебя, Игнат, ружье – так ты уж иди передом…
– Ружье-то ружье, вашбродь, да кабы заряжено! – прискорбным голосом отозвался Бунтиш. – Пистонов нет. Заходил к Кузьмичу пистонов взять – нет подобных пистонов…
– Тогда дай свисток – пущай на всякий случай подойдут прочие…
– Сзывай лезервы, Бунтиш! – послышался веселый женский голос из толпы.
– Куче-то их можно голыми руками забрать! – уверенно сказал Бунтиш.
– Ну, играй тревогу? Не проводи время! – опять раздался из толпы нетерпеливый голос, и дрожали в нем веселые ноты добродушного зубоскальства.
Старик достал из-за пазухи свисток и надул щеки. Засвистел. Послышался странный, сиплый, глухой звук.
– Э?! – насмешливо воскликнул кто-то в толпе.
– Засорил…
Старик подул еще – опять бессильно прошипел сиплый, простуженный звук.
– Разучился!..
– Чего разучился? Засорил…
– Горошина застряла! – сказал старик, сердито обернувшись на критикующие голоса. И стал стучать свистком о ложу своего дробовика. Стучал томительно долго. Потом, набравши побольше воздуха, опять подул. Веселый, журчащий, клекочущий звук побежал в чуткую тишину, а ему тотчас отозвались еще два-три свистка в разных концах станицы. Бунтиш победоносно оглянулся кругом.
– Ловко! – послышался льстиво-одобрительный голос Рванкина.
Бунтиш засвистел опять, и снова дружеским приветствием откликнулись ему другие свистки – все с того же расстояния, ни дальше, ни ближе. Должно быть, сидели себе старички где-нибудь на завалинках и дремали.