Каторжник - стр. 25

– Мне много не надо. Думаю, долларов двести в месяц хватит.

Виктор приподнял брови.

– Двести? – переспросил он. – Плохо дело, парень, ты себя не ценишь.

Я опустил глаза, понимая, что сморозил глупость. Виктор продолжил жёстко, почти как командир на плацу:

– Запомни: если сам себя дёшево продаёшь, тебя дешево и купят! Твой опыт и риск стоят куда больше.

Он откинулся на спинку кресла.

– Я плачу своим людям нормально. Ты будешь получать полторы тысячи в месяц. Подъемные – тысяча. Купи себе хороший костюм, галстук – Константин знает, где это сделать в разумные деньги…

Мне показалось, что я ослышался.

– Полторы тысячи долларов? – уточнил я.

– А то! – усмехнулся Виктор. – Чувак, не позволяй оскорблять себя, соглашаясь получать мелочь! Я хорошо плачу своим людям, Костя не даст соврать, но и спрос будет серьёзный. Подходит?

Повисла тишина – не менее напряжённая, как тогда, в горах, перед тем как мы попали в засаду… Ощутив на себе цепкий взгляд Виктора, я твёрдо кивнул:

– Подходит. Я готов!

Виктор встал и неожиданно протянул мне руку:

– По рукам. Завтра в девять жду тебя здесь. Познакомишься с ребятами из охраны и сразу займёмся делом.

Я тоже поднялся и крепко пожал твёрдую ладонь бизнесмена. Никак не ожидал, что с ходу получу здесь такие деньги, Виктор, похоже, тоже остался доволен.

– Спасибо за доверие, – произнёс я на прощанье.

– Свою благодарность ты покажешь делом, – жёстко отозвался Виктор, кивнув на прощание. – До завтра. Маша проводит тебя в кассу – получишь подъёмные.

И он снова потянулся к интеркому.

На улице пахло приближающимся дождём, и я вдохнул полной грудью прохладный влажный воздух. В груди у меня поднимались одновременно облегчение и азарт: я получил работу – не подачку, а настоящее дело, где пригодятся мои навыки, а простор для карьерного роста, как уверял меня Костян, был просто безграничен. А еще я получил очень важный урок.

Не стоит размениваться на мелочи.

Я навсегда запомнил этот урок. И теперь спокойно глядя в глаза молодого дворянчика швырнул монету ему обратно и произнёс на чистом французском:

– Мне следовало бы считать себя оскорбленным, если бы я не был осведомлен, что вы, месье, находитесь относительно меня в плену заблуждения!

Глаза Левицкого раскрылись от изумления. Ведь я, арестант с рязанскою рожей и в обычной серой робе, говорил с ним по-французски.

Трудно передать словами ту перемену, которая случилась с бедным Левицким буквально на протяжении нескольких секунд. Если до того он совершенно не замечал моей укутанной в серый халат фигуры, смотрел сквозь меня, будто я был стеклянный, то теперь он глядел на меня круглыми от изумления глазами.

И только я собрался продолжить, как впереди раздался шум крики, и все шедшие каторжники замерли, и вытянули головы вверх пытаясь рассмотреть произошедшее, а солдат охранявший меня ухватил меня за плечо и потянул в сторону кандальников.

Пожалуй, ему не было даже тридцати. Конечно, я еще не очень хорошо определял возраст местных, а все они, в сравнении с людьми моего времени, казались старше своего возраста. Так что, возможно, ему и было не больше двадцати пяти. Усики, бакенбарды, – когда-то, очевидно, аккуратные, а теперь – неровно постриженные, один бак выше другого, не очень хорошо выбритое лицо со следами обморожения.