Катарина - стр. 27
Я смотрела на отражение в зеркале и не верила глазам. Я не верила, что все это со мной сотворили ужасы войны. Во время оккупации мы перестали есть как раньше, но все же не голодали и не сидели на одной немецкой похлебке. На первый взгляд я сбросила, по меньшей мере, больше десяти килограммов, и мне было страшно от одного осознания – что же от меня останется в конце войны? И останусь ли я вообще…
Из-за резкого сброса веса, постоянного напряжения и недостаточного питания, волосы выпадали с неимоверной скоростью, ногти ломались и страшно слоились, практически все девушки столкнулись с проблемами по-женски, и я молилась, чтобы хотя бы зубы не крошились и не выпадали наравне с волосами.
Я шла по длинному и мало освещенному коридору второго этажа. Половицы измученно поскрипывали под ногами, вокруг раздавалась оглушающая тишина, время от времени прерываемая стрекотанием сверчков с улицы, и только из самой дальней комнаты доносилось знакомое шушуканье.
– Тьфу, Катруся! – испуганно шепнула Оля, когда я вошла в спальню для горничных. – Ти що так пугаешь! Мы думали це фрау нам выговор влепить хотела за громкие разговоры!
Девушки лежали в кроватях в кромешной темноте, натянув тонкие одеяла до подбородка.
– Аси еще нет? – удивилась я, укладываясь в холодную кровать. – Зачем ее вызвала фройляйн Шульц?
– А нам почем знать? – тут же отозвалась Оля. – Сами лежим и гадаем.
– Может быть, фройляйн ей что-то объясняет на немецком? С нами такой возможности не было, – предположила Тата.
Я громко вздохнула, повернулась на бок и натянула одеяло до самой шеи, чтобы не продрогнуть. Весь день в голове вертелся бесконечный рой мыслей о том, как спасти Аньку. Как связаться с ней, как разузнать, куда она попала и как ее оттуда вытащить…
– Девочки, расскажите сколько вам платит фрау и когда разрешается выходить в город.
В полутьме раздалась короткая усмешка Ольги.
– Никогда. За все три месяца нас не выпускали отсюда. Если тильки при острой необходимости можно выйти в город с сопровождением фрау, но зачастую полиции, – рассказала девушка. – И обязательно с унизительной нашивкой «OST», чтобы каждый немец презирал тебя, а озлобленные немецкие подростки бросали в тебя камни и выкрикивали парочку неприличных ругательств.
– Не нагнетай, Лëлька! – укоризненно прошептала Тата. – Не все немцы такие жестокие, как в твоих рассказах.
– Тю, а що не так? Коли Кольку в больницу вели, в него разве не бросали камни эти ироды? – возмутилась Оля. – Говорят, эти изверги были из Гитлер… це як называется… Гитлерюгенда кажется. Це як у нас пионеры и комсомольцы… тильки у нас не воспитывают таких тварюк жорстоких.
– Платят нам по десять марок, но из них вычитается за проживание и питание. Поэтому до нас доходят лишь пять марок, а если провинимся, то иногда и три… – признается Татьяна, понижая голос с каждым словом.
– Марки? – удивилась я. – В Германии платят почтовыми марками?
– Нет, дурочка! – усмехнулась Лëля. – Деньги у них так называются. У нас рубли, а у них немецкие марки.
– Много это, пять марок? По сравнению с жалованием немцев, – поинтересовалась я.
– Не знаем, но судя по словам Кольки, в ихних магазинах цены далеко не для наших зарплат, – сообщила Таня, выдохнув с сожалением. – Дай боже, на буханку хлеба и зубную щетку хватает. Хлопцы умудряются еще и сигареты скупать.