Кастелау - стр. 21

От своих коллег-приятелей из фонда Мурнау я узнал, что Тити покончила с собой. Предполагали, что она сделала это, боясь мучительной смерти от рака легких, но мне думается, причина могла быть и другая. Она застрелилась у себя в комнате, и кажется, я догадываюсь, из какого оружия. От воспоминаний ведь тоже можно умереть.

В последние годы жилось ей, судя по всему, совсем не сладко, и тем не менее она вспомнила обо мне, завещала мне дневники Вернера Вагенкнехта. Прежде-то я только заметки мог делать по прочтении. Копировать Тити ничего не разрешала, хотя в фонде Мурнау это было бы проще простого. Но она не желала выпускать эти бумаги из стен своей квартиры ни на час, ни на минуту. Ничего дороже этих дневников у нее не было.

Сегодня встречался с Кляйнпетером, как всегда, в зале Анхальтского вокзала. Он заметно нервничал. Типичный жест наших дней – вовсе не гитлеровское приветствие, а опасливая оглядка через плечо.

Хотя для двоих людей, которым никак нельзя показываться вместе, такой огромный вокзал – просто идеальное место встречи. Здесь, на Анхальтском, никому ни до кого дела нет. Каждый куда-то бежит, торопится. К тому же вокзалы – вожделенные цели для бомбардировщиков. Так что если кто здесь не бежит, а стоит, значит, он занят ожиданием, а это порой весьма изматывающее занятие. Или он стоит, потому что боится пораниться об острые осколки разлуки. («Острые осколки разлуки»? Любой редактор это сразу же вычеркнет.) Вокзал – это фильм без главных героев, зато с полчищами статистов.

Можно целую книгу написать об Анхальтском вокзале военной поры. Что-то вроде «Людей в отеле» [24], только гораздо правдивей. Множество судеб, пересекающихся и сплетающихся в одном месте. Мать, тщетно ожидающая сына. Он телеграммой сообщил, что едет в отпуск на побывку, но по дороге на станцию угодил под шальной снаряд. Солдатик с ампутированной ногой ищет глазами свою девушку, не зная, захочет ли та теперь к нему, калеке, даже подойти. Вокзальный служащий, замышляющий акт саботажа, лишь бы не допустить отправления эшелона с депортированными. Великие времена – отличная почва для увлекательных историй. Правда, написать их суждено, лишь когда на смену великим временам придут обычные, невеликие.

Одна из историй могла бы, к примеру, повествовать о запрещенном авторе, который с коммерческим директором студии УФА должен встречаться тайком. Потому что на студии ждут его сценарий, а самого его – ни в коем случае.

Какой разительный контраст с былыми временами, когда Кляйнпетер принимал его официально, у себя в кабинете с двумя большими фасадными окнами, кабинеты получше в Бабельсберге только у членов правления были. Секретарша из приемной подавала им кофе. А теперь…

Не ныть. Описывать.

На первую нашу встречу на Анхальтском (кажется, целая вечность прошла, а на самом деле всего-то пара месяцев) он, желая выглядеть особенно «неброско», явился с чемоданом. Кажется, я тогда про это не записал. Пришел с пустым чемоданом, на студии за такое любому режиссеру тут же нагоняй бы устроили, по осанке-то сразу видно, пустой чемодан или тяжелый. Он его потом просто оставил. Понял, стало быть, что чемодан – это не шапка-невидимка.

Поначалу-то он вообще не нервничал. Ему и в голову не приходило, что нашу конспиративную встречу накрыть могут. Он ведь живет и действует, исходя из принципа, что все на свете можно «организовать», «провернуть». Война для него, как он сам однажды выразился, всего лишь досадная помеха нормально организованному кинопроизводству. Зато сегодня он совсем по-другому разговаривал. Растерянно, запуганно даже.