Кассия - стр. 149

– Святейший, у тебя слишком невежественные понятия о власти, – ответил Грамматик, насмешливо глядя на Мелиссина. – Ты отождествляешь власть действительную и возможную и думаешь, что тот, кто получил имя властителя, уже тем самым и властвует. На самом же деле властвует лишь тот, кто имеет власть на деле, а не по имени. Естественно, патриарх почитаем своею паствой, с этим никто не спорит; но когда ему нужно определиться, как пасти эту паству – например, что постановить на соборе, или как опровергнуть ересь, или как убедить упорствующих еретиков, или как донести ту или иную мысль до государя императора, – он сходит со своего превознесенного престола и идет в угол к какому-то там игумену, поскольку сам решить возникающие вопросы не способен. И даже если облеченный высоким саном не приходит с вопросами довольно долгое время – например, потому, что все насущные вопросы успешно разрешены, а новых пока не возникло, – какой-то там игумен всё равно знает, что если такие вопросы возникнут, за их разрешением придут к нему, хоть перед ним никто и не припадает. Кто же здесь обладает настоящей властью и, следовательно, властвует?

Когда патриарх покинул обитель, привратник сказал игумену, провожавшему Феодота до выхода:

– Что-то, отче, я гляжу, святейший зачастил к нам…

– Некто от древних, – ответил Иоанн с улыбкой, – сказал, что «единому, поскольку оно не существует, необходимо быть причастным бытию, чтобы не существовать». Думаю, что это можно символически истолковать как прикровенный намек на глупцов, которые ничем так явно не обнаруживают своего небытия, как через касательство к жизни людей умных. Хотя небытие глупцов им, конечно, представляется бытием, но, как говорил великий трагик, «не смерть ли наша жизнь, не жизнь ли – смерть?»

С этими словами он пошел к себе, оставив привратника в задумчивости. Грамматик вообще поначалу вызвал немалое удивление у братии, когда в поучениях, которые игумен, по установившемуся несколько лет назад – не без влияния Студийского монастыря – обычаю, трижды в неделю говорил после утрени, начал приводить примеры и изречения не только из святых отцов, но также из исторических сочинений и из языческих философов.

– По словам Сократа, – так мог начать Иоанн свое слово, – добродетель «есть не что иное, как разум», и это справедливо, потому что любое, даже самое хорошее дело, если делается неразумно, приносит скорее вред, нежели пользу. Но что значит: разумное делание? – и далее он развивал обычное поучение о необходимости рассудительности в духовной жизни, цитируя подходящие места из отцов.

Со временем братия привыкли и полюбили эти «философские» поучения.

– А я и не знал, – сказал однажды монастырский таксиарх эконому, – что у языческих философов было так много правильных мыслей! Даже странно… ведь они были еще не просвещены Духом, откуда же у них такое познание сущего, почти христианское?

– Я уже спрашивал отца игумена об этом, – улыбнулся эконом. – Он сказал, что правильные мысли у древних философов, стремившихся познать сущее, хотя и не достигавших совершенства знания, были им таинственным образом внушены Богом, как награда за стремление к истине. И чтобы показать нам, что нужно всем стремиться к ее познанию, – ведь если даже язычникам Господь даровал блага за жажду истины, то нам разве не дарует, если мы будем стремиться к Нему?