Кассандра пила массандру - стр. 4

– А теперь послушай мою версию! – с колкой обидой того, кто принес кролика в шляпе, а его все никак не дадут явить почтенной публике, изрекла Настасья Кирилловна. – Эмма наверняка знала о слухах по поводу ее причастности к смерти Лени или причастности ее мужа – не суть. А может, она априори понимала, что молва такая пойдет. И тогда она… начала заводить интрижки напоказ. Собственно, никаких отношений с этими беззубыми или зубастыми типами у нее и не было, но важно, чтобы мы все думали, что они есть! Что у Эммы действительно так называемый свободный брак, что ее мужу наплевать, где она и с кем. Понимаешь?! То есть она снимает с него и с себя всякие подозрения. Но ведь если они с муженьком были бы совершенно ни при чем, так вряд ли она бы вообще озаботилась защитой своей репутации… Словом, это косвенная улика.

– Нет, улика – это другое, – задумчиво возразил Василий. – Да и… стратегия преступника, если предположить, что она преступница, тут слишком уж тонкая. Мне думается, это не про Эмму.

– Понятно, что через столько лет моя догадка бессмысленна! – не уступала Настасья. – Но у меня в голове словно пазл сошелся, когда я это поняла. Я всегда не могла понять… какой-то в этой Эмме диссонанс, надуманность, наигранность…

– Все наши догадки о Ленькиной смерти бессмысленны.

Василий это сказал в большей степени самому себе. У него слишком долго не было достойной задачи, над которой он мог бы всласть поломать голову, а в таких случаях он обращался к давно минувшему и до сей поры так и не обретшему достойного объяснения. Хождение по кругу!

Настасья Кирилловна после того разговора осталась явно разочарованной. Ее компаньон по догадкам и версиям не поддержал праведного порыва. В нем проснулась какая-то неуместная и бестактная рациональность. Василий сам себя корил за ту разумную провокацию, которой порвал милые аргументы Кирилловны в клочья. Она-то наивно верила, что любым своим подозрением можно помочь следствию. «Мы могли бы пойти и дать показания…» Куда и кому мы могли бы их дать, когда и дела-то уголовного не было! Уж не говоря о том, сколько воды утекло.

– И ты смогла бы заявить на Эмму исходя из своей очаровательной дамско-детективной догадки? – насмешливо вопрошал Василий.

Настасья Кирилловна оскорбленно молчала. Это ж совершенно другой поворот! Одно дело – ломать картонные копья за невинно погубленного друга, другое – вполне осязаемый донос. Но уличить в таком намерении человека отчаянно гуманного – жестоко.

Потом Василий с благодарностью вспомнит этот день, и эту версию Кирилловны, и ее запал – потому что она умела, сама того не зная, почувствовать верную тропу сюжета.

София боялась радоваться – и трещала по швам от рвущейся наружу бесстыдной оголтелой надежды. Наконец-то… ее пригласили на собеседование! Как глупо и унизительно радоваться этому ей, стреляной воробьихе. Наконец что-то стоящее! Но не сметь обольщаться! Она долго пыталась урезонить себя привычной формулой «так уже было, много раз было, и что потом…», но чувствовала, как катастрофически впадает в ничтожество. Методика «антисглаз», которая заключается в притворном глухом пессимизме, стала непосильным ритуалом. Чертовски сложно держать тело в аристократической схиме, когда хочется… жрать!