Кащеева наука - стр. 17
– Благодарствую… – отозвалась я, косу теребя. Не знала, куда руки деть, куда смотреть положено, вдруг да рассердится волшебница от пристального взгляда – он у меня цепкий, недобрый, как в деревне говорили. Могла я прошлое увидеть, но не желаючи – само оно получалось. Бывает, засмотришься на кого-то и вдруг как в омут проваливаешься, затягивает трясина чужих воспоминаний. Кто ж любит, чтоб их потаенные мысли да наружу были? Никто.
– Не бойся, без моего на то позволения ничего не увидишь в моей душе, – мягко сказала волшебница. – Звать меня Василисой, прозвание – Премудрая, и дан мне дар видеть силы чародейские, что в людях дремлют. От моего слова будет зависеть, останешься ты у нас обучаться премудростям колдовским али домой отправишься…
– Нельзя мне домой! – выпалила я и рот ладонью прикрыла – надо же, перебила волшебницу. Уши и щеки вспыхнули – я всегда легко краснела, вот и сейчас, видать, кровь к лицу прилила. – Простите…
– Прощаю. – Василиса голову чуть склонила, внимательно меня рассматривая. Что она видела? Детство мое сиротское?.. Видела ли, как я умею костры взглядом зажигать? Хотя разве ж дар то – проклятие одно. Как-то свечу хотела зажечь, едва отцовскую мельницу не спалила… Иль видела Василиса, что язык птиц и зверей я разумею?
Что поняла она обо мне в этот день?
Губы ее красные, словно брусника, кривились в усмешке, ноздри трепетали, будто пыталась она унюхать что-то, будто зверь лесной… А в глазах любопытство появилось.
– Готова ль ты к испытаниям? – тихо спросила она, поведя плечами, словно что-то мешало ей усидеть на месте. – Но помни – назад пути не будет. Ежели не сможешь ты выполнить мои задания, так навеки останешься за гранью, в Нави, на Той Стороне. Опасно это, но дам я тебе помощника в путь, куклу свою волшебную. Гоня ее звать – хитрая она да злобная, но с заданиями моими, коли ты с ней подружишься, сподможет управиться… Только для того на нее саму управу найти надобно!
И тут же свечи затрещали, огонь мертвенно-синим стал, и лицо Василисы обострилось, словно истаяло воском медовым, провалы глаз чернели над острыми скулами, губы тонкие стали, бледные. А руки вытянулись ко мне, и гляжу – когти длинные, звериные скребут столешницу, оставляя глубокие борозды…
И тут же из-под лавки выпрыгнула ящеркой куколка – размером как моя ладошка, не больше. Глазенки – агаты черные, прорезь рта кроваво-алая, тело из тряпицы льняной, в которую сена напихали. Юркая, жуткая, принялась она плясать лихо на столе. Она пляшет, а у меня сердце в такт ее топоту отзывается.
– Стой! – кричу, а сама пытаюсь ухватить куколку. – Стой, кому сказала!
И кажется, что так важно остановить эту пляску, кажется – все от этого зависит. А Гоня подпрыгнула, скакнула лягушкою, побежала, семеня маленькими ножками, к окошкам на дальней стене. Там прялка стояла, узорами дивными украшенная, и возле нее висело длинное зеркало в оправе из серебра, куколка побежала к нему, захохотала пронзительно, показалось, что птицы это закричали ночные, и прыгнула в омут зеркальный. Делать нечего – я за ней. И испугаться не успела, как приземлилась на груду жухлых осенних листьев.
Слышу – хохот слева раздается, там в лунном свете сосны высятся, хорошо, подлеска нет, я подскочила да и бросилась в ту сторону. Бегу, а смех все дальше меня уводит, шишки под ноги попадаются, ветки сухие, но легко бежать по мягкой земле, выстланной хвоей сухой, да и луна ярко так светит, что все видать, каждый сучок, каждый пенек.