Карты дорог - стр. 2

– А долго я здесь?

– Завтра аккурат две недели будет.

Видя моё удивление, Ефимко заботливо поинтересовался:

– Ты ничего не помнишь, да?

Я кивнул.

– Ведь уже рассказывал. Не появись мы с Обрадом вовремя – околел бы ты. Мы тебя сразу в дом и растирать. Только потом ты нормально задышал. Во как замерз!

– Я думал, что околел, в смысле умер. Не понял, что от холода. И давно здесь зима?

– Так уж седьмой месяц, как и везде. Слушай, Санко, а ты головой часом не ударялся?

– Вроде нет, – вздохнул я и задумался.

Хоть я и не помнил, каким образом оказался в окрестностях Багульника, но зима превзошла все мои ожидания. И долго она длится?

– Месяцев девять, иногда и десять, – ответил Ефимко на озвученный мной вопрос.

– А тебе не холодно что ли?

– Ясное дело – холодно. Так ведь в тулупе я! Без него враз околеешь.

– А где он? Твой тулуп?

– В сенях стоит. Снегу на нем страсть – в дом принесешь только сырость разводить. Я потом голиком1 его, а уж после занесу. Чтобы грелся.

Честно говоря, я ничего не понял, но Ефимко не обратил на это внимания. Побрякав рукомойником, он принялся греметь плошками, а затем с помощью странной рогатины вынул из печи горшок.

– Давай за стол. Похлебка уварилась – сейчас поедим.

Он почерпнул из чугуна видавшим виды половником и наполнил две миски бурой массой, от которой валил пар. Но пахло вкусно, хотя есть страшновато. Но, поскольку в памяти никаких аналогов пищи не было, я решил, что так и нужно. Осторожно зачерпнув ложкой, я попробовал и понял, что это очень даже ничего и принялся хлебать. Ефимко ел и улыбался, глядя на меня. Закончив, он вытер бороду и спросил:

– Ну как?

– Хорошо!

– Я крупы пошибче положил, да коры молодой для запаху. Доедай, да будем чай пить.

Это слово показалось мне знакомым. Прихлебывая пахучий обжигающий напиток, я почувствовал себя так хорошо, что даже зима за окном представлялась не такой страшной. Ефимко разговорился – видимо и ему передалось моё настроение.

– Завсегда так: поешь, чайку попьешь и душа оттает. Скоро ты окрепнешь окончательно, и мы пойдем за светлую топь в бревенник. Там дрова хороши. Сейчас мы ходим в чащобник к гнилой топи, но там только сухостой ломать.

Я снова ничего не понял, но кивнул, соглашаясь. Уже позже я узнал, что чащобником называли непроходимый лес, а бревенником – лес обычный, в котором можно ходить, не опасаясь ветками проткнуть глаза.

– А ещё силки поставим, да старые проверим, – продолжал Ефимко, – вдруг повезет. Тогда будет у нас пир горой.

Я откинулся спиной к стене и обратил внимание на небольшую полочку в противоположном углу. Хозяин поймал мой взгляд и сказал:

– А там я сложил твоё добро. Невелики пожитки, но ведь тебе для чего-то они нужны. Я всё и прибрал. Можешь полюбопытствовать.

Вещей и правда было немного. Клетчатый платок, небольшой серый прямоугольник из лёгкого непонятного материала и похожая на браслет штуковина.

– Часы меня удивили, – сказал Ефимко, чем поразил до глубины души, – настенные видывал, даже у Фетиньи дома висят. Но чтоб наручные – ни разу. Там надпись есть. Правда не разобрал я.

Я перевернул часы и прочел:

«На добрую память от Р».

Кто этот Р? Или она? В голове было пусто. Зато часы сели на руку как родные. Машинально я погладил циферблат, и картинка изменилась – стрелки превратились в цифры, а внизу появилась надпись «Июнь, 14». Почему часы показывают лето? Они вроде работают… или сломались?