Капля огня - стр. 3
Хорошо хоть Левашов особо не артачился и его почти не пришлось уговаривать отпустить её с последних в этом сезоне спектаклей. Единственное, что буркнул – может быть, они ошиблись, переведя её в основной состав? Ну и ладно, с составами они осенью разберутся. Главный режиссер в курсе того, что её сманивает Пинчук, так что дилемма простая – или она в первом составе, или уходит к Пинчуку.
Ника улыбнулась профессиональной стервозной улыбкой. Вот и она научилась… А ведь поначалу, придя в театр, терялась и пасовала перед напористостью опытных актрис. И если бы… если бы, как выразилась тогда Антония, не «гены наследственной комедиантки», вряд ли так быстро смогла добиться главных ролей.
Антония. Ника действительно путалась, кем она ей приходится. Слишком все было непросто по материнской линии – жили они порознь, а вместе, кажется, никогда и не жили. Во всяком случае, когда мама упоминала Антонию, то называла её бабушкой или примадонной. Примадонной она действительно была – театральной. Блистала когда-то в обеих столицах, имела шумный успех, о котором и следов в архивах практически не осталось – Ника специально искала. И в интернете тоже. Но то, что она была непревзойденной Офелией, Дианой и Марией Стюарт – факт. Просто это было очень давно.
Виделись они только однажды и тоже очень давно. Веронике было всего два года, когда они с мамой заезжали в тот самый Репьевск. Так что ничего она из той встречи не помнила, ничегошеньки.
Голос Антонии – глубокий, бархатный, без малейших следов старческого дребезжания, без пауз на то, чтобы вспомнить позабытое слово – произвел на неё впечатление с того самого памятного разговора, когда бабушка позвонила, словно чувствуя её колебания – идти ли ей в театральный или в медицинский.
«Лекарь из тебя никакой будет, – была категорична Антония. – Твое дело лицедействовать. Не сомневайся – кому, как не мне, знать». Именно эти слова перевесили, и Ника стала актрисой. Отец только плечами пожал, у него уже была другая семья, в которой старшая дочь, чем дальше, тем больше чувствовала себя лишней. А ведь ей нужна была поддержка, нужно было чье-то одобрение и просто участие. Наверное, поэтому она и перебралась в общежитие, хотя там было шумно, неустроенно и голодно. Годы учебы вспоминались как нечто сюрреалистическое – занятия до прыгающих звездочек в глазах, шумные попойки, какие-то гениальные личности, тонущие в водке и наркотиках, курсовые постановки, этюды, бесцельное скитание по Москве с осознанием собственной бездарности, первые цветы на выпускном спектакле, первая совершенно дурацкая любовь и вторая – не менее дурацкая, да ещё и с привкусом шизофрении.
Она очнулась только когда оказалась с дипломом в руках и полной неизвестностью впереди. Кто-то уже устроился в театр, кто-то снимался в сериалах, кто-то собирался вернуться в родной город. А Ника с чемоданом в руках позвонила в отцовскую квартиру и увидела раздражение на лице мачехи и её поджатые губы. «Поселишься пока в комнате Павлика, – сухо сказала она. – А Павлик временно переедет к Гоше». Она так подчеркнула эти «пока» и «временно», что даже отцу стало неудобно. Он преложил снять для Ники квартиру и целый год оплачивал её. Уж какие там между ним и мачехой происходили по этому поводу разговоры, можно было только догадываться.