Капкан для Александра Сергеевича Пушкина - стр. 45

Сердце Пушкина забилось. Он вдруг потух и омрачился: его просто обманули, чтобы он не учинил скандала!.. Потому что, если бы они хотели дать ему удовлетворение по его прошению, они просто ответили бы ему, как полагается, бумагой. Но эта спешка, этот дурацкий фельдъегерь… И он снова весь потемнел от бешенства… Сдерживая себя, он прошел за дежурным адъютантом, щеголем неимоверным, в кабинет генерала Дибича. Тот с официальной ласковостью указал поэту на кресло и сказал что-то адъютанту. Позванивая шпорами, адъютант вышел, а генерал вежливо заговорил с Пушкиным о погоде… Эта игра в кошки и мышки поэту очень не нравилась, и он стал нервничать. Вдруг снова послышался звон шпор, и вошел адъютант. На холеном, красивом лице его был отблеск какого-то священного ужаса, и все лицо его было точно медом вымазано. И он потушенным голосом сказал что-то генералу. Сейчас же и на лице Дибича отразился и священный ужас, и медь, хотя и в более слабой степени.

– Его величеству благоугодно принять вас сейчас же… – любезно склонился он к Пушкину.

Огромные покои. Слепящая роскошь… Громадные, тихие камер-лакеи, все красные с золотом. Недвижные часовые гвардейцы… Тишина святилища… Как-то ловко, без задержки, его передавали из одних рук в другие, и вот, наконец, перед ним как будто сама собой распахнулась огромная, тяжелая дверь. Он остановился на пороге. От пылающего камина на него смотрел царь – огромная, тяжелая фигура с белым лицом. От нее точно сияние какое исходило. Вероятно, то коронационные торжества сказывались. Голубые глаза снисходительно осмотрели мелкую, живую фигурку Пушкина. Весь в грязи, с прыщами на лбу и слегка распухшим носом, неказист был поэт в эту минуту… И раздался твердый, уверенный, отечески благосклонный голос:

– Здравствуй, Пушкин!..

Пушкин поклонился.

– Я получил твое прошение… – продолжал Николай. – Но прежде, чем принять то или другое решение, я захотел лично повидаться с тобой: мне надо убедиться, что ты действительно в твоих мыслях исправился… Подойди ближе…

Он скрестил сильные руки на могучей груди. – Что ты теперь пишешь?.. – спросил царь.

– Почти ничего, ваше величество… – отвечал Пушкин. – Цензура стала очень строга…

– Так зачем ты пишешь такое, чего не пропускает цензура?!

– Цензура не пропускает и самых невинных вещей, ваше величество… – оживился Пушкин. – Она действует крайне неосмотрительно…

Государь неодобрительно покачал головой: нет, в этом человечишке духу еще очень много! Но Николай решил добиться своего. Разговор завертелся вокруг цензуры. У Пушкина был хороший запас сведений о дурачествах цензоров, и он еще более оживился, начал делать жесты, а затем, усталый с дороги, оперся задом о какой-то столик и стал с видимым удовольствием греть зазябшие ноги у огня камина. Николай слегка нахмурился, но ничего не сказал.

– А эти стихи тебе известны? – вдруг спросил царь, протягивая ему лоскуток бумаги.

– Это мои стихи… – взглянув, отвечал Пушкин. – Я написал их пять лет тому назад…

– Но ты нападаешь тут на правительство, – заметил Николай. – Эти стихи обнаружены у какого-то молодого офицера, и несколько человек уже запутались в деле и сидят… Видишь, к чему ведет твое легкомыслие!..

– Но эти стихи направлены против революционных безумств!.. – воскликнул пораженный Пушкин. – Они посвящены Андрэ Шенье, которого террористы погубили на эшафоте. Я… я решительно ничего не понимаю, ваше величество!.. Кто же мог так истолковать вам их?..