Капиталистический манифест - стр. 10

• порождает «сигналы»: что – когда – где требуется;

• гибкость (в противоположность «жесткой» плановой системе): считается, что, саморегулируясь, он сам исправляет свои ошибки. Увы, бывают исключения;

• рынок подлинно демократичен. Не чиновники, а люди сами решают, что – когда – где им требуется. Желания – вкусы – предпочтения потребителя (который «всегда прав») диктуют производству, когда – сколько производить. Рынок в принципе противостоит государственному регулированию;[82]

• не переоценить: рынок формирует цены, нет другого способа установить их «правильно». Раз уж мы заговорили о ценах, державный контроль над ними (как затверждение их величины, так и временное «замораживание») неприемлем, убивает преимущества рынка.[83]

Предлагали противоестественный гибрид – «рыночный социализм». Однако рынок без частной собственности не работает, поскольку ограничена конкуренция и «неправильны» цены. А относительные (!) успехи Югославии – следствие щедрой помощи Запада и того, что социализм с рынком лучше, чем без.

Вспомним прославленную «невидимую руку» Адама Смита, не раз прорезались сомнения в ее всеблагой роли. Кажущаяся альтернатива – централизованное народнохозяйственное (то есть всей экономики) планирование. Нас учили – наставляли – заменяя «стихию рынка», оно обеспечивает пропорциональность и приоритет общественных (вместо личных) интересов – стимулов (о планировании мы ниже поговорим). Однако практика, которая, повторю, есть критерий истинности, продемонстрировала преимущества «стихии». Конечно, стихия не без изъянов, но пороки планирования много хуже.

– Рабинович, как ты посмел назвать «государство» в графе «иждивенцы»?

Экономика в высокой степени зависит от политической организации общества, они взаимозависимы. Власть, вдобавок к форме собственности, определяет принципиальную разницу между социализмами разного рода и свободным обществом (обществом свободных людей), называя кошку кошкой, капитализмом.[84] В научной (претендующей) литературе толкуют об этатизме, то есть о доминирующей роли «сильного государства». Старая идея абсолютной государственной власти, воплощенная в XVII в., оправдывалась нуждой пресечь гражданские войны и обеспечить «порядок в стране».[85]Звучит знакомо.

Выше помянул, что по политическим взглядам принадлежу к правым консерваторам, точнее, я – либертарианец (libertarian), исповедую либертаризм.[86] Узловое отличие – представления о роли государства. Очень кратко (и неизбежно упрощая), левые верят в расширяющуюся его роль, включая помощь тем, кто не преуспевает, для чего вздувают налоги. Консерваторы, в особенности мы, либертарианцы, настаиваем: государство преимущественно вредоносно. Оно командует, понуждает на ненужное нам, а зачастую и никому не нужное «в общественных интересах». Решения государственного аппарата часто нерациональны, особенно за отсутствием критерия («общественные интересы» туманны). Без меры разрастаются его функции, в том числе контрольные (контролируют нас), аппарат постоянно расширяется (за долгую жизнь в СССР – США не упомню единого сокращения), все за наш счет.

Родовое свойство всякого государственного аппарата – бюрократизм.[87] Цветут чинопочитание – лизоблюдство, страшный порок – всеобщее мздоимство (не мне рассказывать о нем россиянам).