Каменная пациентка - стр. 42

– Джесс не жестокий, – говорю я, и только потом осознаю, что боюсь оставаться с ним наедине.

– На самом деле это скорее практическая причина, – поспешно уточняет Хелен. – У меня катаракта, и я не могу водить машину, а эту тайную встречу я, естественно, не хочу афишировать. Не могу себе позволить, чтобы в подобное место меня вез водитель такси.

Несколько секунд я обдумываю то, о чем она меня просит. Если я не помогу, все это сделает ее уязвимой для разоблачения, а значит, подвергнет риску и меня. Она явно принимает мое молчание за признак того, что я собираюсь с духом, прежде чем отказать.

– Я и сама не больше вашего хотела, чтобы открылись эти шлюзы глупости, но раз уж они открылись, вы тоже должны действовать в целях самосохранения, – убеждает Хелен.

Ну да, она эксперт в этом.

– Марианна.

Впервые за все время карьеры мне хочется настоятельно порекомендовать кому-то обращаться ко мне только «доктор Теккерей», но я прикусываю язык.

– Я здесь, я думаю, дайте мне секунду. – Я не могу скрыть мольбу в голосе; зная, что это паника, а не вызов, Хелен позволяет мне подумать. Я делаю глубокий вдох. – Я не буду выходить из машины, – говорю я. – Не хочу, чтобы он видел меня с вами.

Хелен, помаргивая, появляется из полутемного зала ожидания станции Дисс. Она одета практично, в брюки и какие-то спортивные туфли на «липучке» из тех, что обычно рекламируются на последних страницах журнала «Телеграф». Я ищу в ее глазах помутнение от катаракты, но линзы-хамелеоны в ее очках уже превратились в серо-коричневые под низким осенним солнцем.

Деньги, очевидно, в ее черной сумке. Дисс не считается криминальным местом, однако нигде нельзя быть полностью защищенным от грабителей, и я ловлю себя на том, что иду со стороны сумки, пока в конце концов не предлагаю понести ее. При всем своем объеме она оказывается удивительно легкой.

– Сколько он у вас просил? – интересуюсь я, как только мы садимся в машину.

– Десять. – Хелен не спускает глаз с дороги.

Это маленькое состояние – конечно, больше, чем я смогла бы иметь на руках в случае подобной необходимости, даже если бы мне удалось объяснить это Сэму. Хелен Гринлоу сидит рядом на том месте, которое я называю «мамино сиденье». В ее маленьком теле присутствует обманчивая уязвимость и некая «легкость-на-ногу». Она выглядит хрупкой и даже милой: старость всех нас низводит до невинности, по крайней мере на вид.

– Где вы живете в Пимлико?

Я вижу, как Гринлоу взвешивает плюсы и минусы сохранения своей приватности; и тот факт, что она отвечает, я воспринимаю как знак доверия, или скорее уступки; в конце концов мы ее достали.

– Маленький дом на площади Святого Георгия, бывшая конюшня, – говорит Хелен. Она, возможно, поумерила свои запросы, но не сильно.

– Звучит славно.

Я отказываюсь от дальнейших дорожных разговоров, потому что знакомый пресс из невысказанных слов давит на меня. Я хочу спросить Хелен о настоящем и будущем, о том, что случится дальше, и еще (может, сейчас единственный шанс спросить об этом) – о ее жизни до того, как она пересеклась с нашими. Но чувство вины удерживает меня, чувство вины и хрупкость этого молчания. Я открываю окно на дюйм. Я боюсь, как и тогда. Мне есть что сказать, однако я оставляю это при себе.

Я сворачиваю с двухполосного шоссе и проезжаю мимо знака «Дорога закрыта». На старой ветке дороги сорняки пробились сквозь щели в асфальте и теперь расплющиваются под моими шинами. Бетонные остатки старой заправки едва видны под зарослями буддлеи. Я оборачиваюсь через плечо, прикидывая, как отсюда выезжать задом. Водители на основном шоссе едут слишком быстро, чтобы нас заметить. Мусорный контейнер наполовину заполнен старыми отходами, и Хелен с отвращением бросает туда сверток с деньгами.