Калуга Первая. Книга-спектр - стр. 17
Всем не по себе. Периодические издания в шоке, ведущие редакторы курьеров засылают, звонят. Корреспонденты суетятся, в подъезде ночуют. Но Светлана Петровна неподкупна, на звонки – «болен», курьерам – «через месяц» говорит, а с корреспондентами во-обще не разговаривает. Никто не знает, как один сумел проникнуть в кабинет Строева, скорее всего, с помощью бытового гипноза проскочил.
– Вы это навсегда и бесповоротно? – спросил сходу.
Леонид Павлович вздрогнул и обернулся. Он дохлебывал борщ, и тотчас слеза выступила у него из глаза, потому что ему втройне было жаль себя, когда его обижали во время еды.
– Я не хочу! – махнул он вялой рукой и откусил хлебца.
– Уйду, ухожу, не смею! – сочувственно залепетал корре-спондент, – вы что, больны?
Строев проглотил ложку борща и низко склонился над тарелкой. У него еще сильнее защипало в носу и усилился зуд под бровями. Он был немощен и одинок в своем необычном положении и от этого еще беспомощнее в своих глазах, сочувствие к себе всегда вызывало в нем отвращение и затем ярость. Этого наивно не учитывал корреспондент. Нервы у Леонида Павловича совсем за последнее время сдали, еще мгновение, и он бы швырнул чашку с борщом на пол, затопал ногами и стал бы обыкновенным человеком, а не писателем с мировой известностью. Но в следующее мгновение (непредсказуемый человек) он нашел в себе силы сдержаться, резко повернулся к востренькому репортеру, окинул его холодным взгля-дом и сказал:
– Ну?!
От этого взгляда у бедного корреспондента в голове не осталось мыслей, он тщетно силился вспомнить вопросы. И Леонид Павлович сменил гнев на милость. Он не любил людей, долго держащих верх, и в себе подавлял этот инстинкт. И менялся Леонид Павлович быстро.
– Ладно, задавайте ваши вопросы, только коротко. Я обедаю.
– Ага! – корреспондент включил магнитофончик, – вы навсегда оставили профессию литератора?
– Кто вам сказал?
Корреспондент замялся и сделал шаг ближе.
– Все, Москва… Я сам слышал, – и сообразил, – если это не так, то я разом развею слухи! Леонид Павлович, читатель в растерянности! Он обеспокоен за судьбу народного таланта, который дарил ему минуты и часы наслаждения…
– Чушь! – вскочил Строев, – никому я ничего не дарил, я себя…
Но тут он опомнился, вяло сел. Взгляд его вновь наполнился тоской и раздражением.
– Вот что, молодой человек. Я вынашиваю планы. И никого не намерен в них пускать, слышите! Я не хочу обманывать ожиданий. Если и напишу, то не скоро. Я не молод, как видите, всякое может случиться.
– Что вы, вам еще жить да жить, вы еще пораду…
– И потому – прошу довести, если это необходимо, мои слова про планы до читателя.
– А в общем, – волновался корреспондент, – это будет о смысле жизни, с человеческими идеа?..
– Это еще не определилось, – отрезал Строев.
– Ясно. А конфликты?
– Я же сказал.
– Ясно. Может быть, где будет проходить действие? Вы о месте действия всегда давали интервью.
– Всё, – поднялся Леонид Павлович.
– Понятно, тогда последний вопросик.
И корреспондент взглянул своим отработанным умоляющим взглядом.
– Задавайте.
– Это будет в вашем излюбленном методе?
Строев вздрогнул, будто его застали за постыдном делом. И уже не скрывая раздражения и неприязни к востренькому лицу, сказал:
– Идите-ка, молодой проныра, к черту! Он вас давно ждет. Если бы вы понимали, где сейчас моя голова!