Калипсо - стр. 3

Русский приоткрыл только маленькую щелочку.

– Кошка решила использовать пространство под капотом как роддом. Мелкие засранцы намертво пригорели к мотору, – объяснил Микаэль.

Только когда погас свет в салоне, русский достал конверт из внутреннего кармана.

– Вот, – сказал он. – Доказательство, что я говорю правду.

– Доказательство, – повторил Микаэль, взяв конверт. Он неуклюжим движением искусственной руки поднял конверт за край и вытряхнул содержимое. Предмет тяжело лег в руку. Микаэль потер рубины кончиком пальца. Постучал ногтем по блестящей золотой оправе. Утиное сердце. Le Coeur de Canard.

Некоторое время они сидели и наблюдали, как плывут облака на горизонте. Как уборщик в одиночестве неутомимо борется с осенью. Кивнув, Микаэль протянул телефон русскому.

– Она ждет.

Старый офицер открыл дверь машины и вышел. Пока он говорил, Микаэль надел украшение. Выпрямился, чтобы ощутить его вес. Холодный металл и драгоценные камни на груди. Золотая цепочка нашла свое место на изгибах шеи. Наконец-то.

Русский сильно закашлялся, садясь в машину.

– Тогда не будем тянуть?

Микаэль покачал головой.

– Если ты говоришь правду… тогда спасешь немало жизней. – Его голос стал деловым. – С нас причитается.

«БМВ» уехала, а служитель наконец закончил с листьями, поднял мешок и высыпал содержимое на землю. Потом засунул в мешок руку и достал некий предмет. Ледоруб. Капли дождя искрились на стали. Вставляя ключ в замок зажигания «Фиата», он повторил про себя регистрационный номер уехавшей машины.

Подавляющие страх. Успокоительные. Успокаивающие. Дыхательная функция. Жизненная ситуация.

Центральная больница.

Слова разлетались по оконному стеклу. Вырисовывались на запотевшем окне, а следом капли соединялись друг с другом, и оставались видны только голые кроны деревьев, словно выгравированные на угольно-сером октябрьском небе Осло. Лента, прикрепляющая повязку к затылку, дернулась, когда следователь полиции Фредрик Бейер нехотя повернул голову к врачу.

– Анализ крови показал успокоительные вместе со значительным количеством болеутоляющих. И алкоголь. Много алкоголя.

Врач стояла у постели, сдвинув прямоугольные очки на лоб. Она терла красным ногтем переносицу, читая карту пациента. На Фредрика она не смотрела.

– Важнее всего сейчас для вас, вашего психолога и ваших… – она помедлила, посмотрев на двух женщин, сидящих на хлипких стульях в маленькой палате, – … близких, найти причину возникновения этой ситуации. И принять меры. Чтобы она не повторилась.

Она продолжала потирать переносицу.

– Здесь некоторая информация. О самоубийстве и депрессии. – Сказав это, она подвинула пару брошюр к его очкам на ночном столике. И вышла.

Как-то Фредрик услышал, что пациенты сами могут выбирать, какую картину повесить в свою палату здесь, в Центральной больнице. Он удивленно размышлял, кто мог лежать в этой палате до него. Кто в здравом уме выберет картину с двумя скалящимися клоунами, балансирующими на канате над шоссе? Очевидно тот, кому было хуже, чем самому Фредрику. Он попробовал сформулировать шутку, но слова не шли с языка.

Женщина, сидевшая под этой мазней, не улыбалась. Беттина, его сожительница. Она просто пристально на него смотрела. Накинула вязаный кардиган на плечи, как будто замерзла, и пальцами сучила нитку из рукава. Черные волосы ниспадали на лицо.