Калейдоскоп. Расходные материалы - стр. 84
– Хорошо, – сказала Олга, – только не шуми, ради Бога.
– Конечно, – сказал Генри и завалил ее на спину. Пружины кровати жалобно скрипнули, Генри почувствовал, как напряглось худенькое тело. Раздвинув девушке ноги, он уставился на ее щель. Он не торопился: за уплаченные деньги хотелось растянуть удовольствие.
– Расскажи что-нибудь о себе, – сказал он.
– У всех русских одна и та же история, – сказала Олга, – тут не о чем рассказывать. Давай, не тяни, ты мне не за разговоры платишь.
Генри ничего не ответил. Как всегда, вид разверстого женского лона зачаровал его. Дикий смех, который рвался из глубин его существа на авеню Фош, снова поднимается к губам – и Олгина расселина начинает смеяться в ответ, хохот рвется сквозь пушистые бакенбарды лобковых волос, морщит складками поверхность бедер. Генри смотрит в этот кратер, в этот потерянный и бесследно исчезнувший мир, слышит звон колоколов Святой Руси, мелодию мазурки, тихий шепот на незнакомом языке, видит сверкающий паркет дворцовых зал, танцующие пары в бальных платьях, золоченые кареты у барочных подъездов, поводящих мордами гнедых коней, легкий пар дыхания, мужика в смешной шапке, милое, простое крестьянское лицо; слышит звон колокольцев, топот копыт, крики ямщика; видит заснеженные равнины, санный след, мчащихся всадников, летящие с неба белые хлопья, а потом – вой волков, женский визг, истошные крики, выстрелы, выстрелы – и над всем этим смех, неудержимый, рвущийся наружу красный дикий смех.
Он вошел в нее со всей страстью изголодавшегося мужчины, вжимая худенькое тело в продавленный матрас, стараясь ни о чем не думать, ничего не представлять, ничего не знать об этой девушке, быть просто мужчиной в головокружительный миг совокупления. Пальцы вцепились Генри в плечи, Олга содрогнулась с такой силой, что плотину прорвало, в ушах зазвенело, все было кончено.
– Я же просила тебя – тише, – сказала она и разрыдалась.
Лето давно кончилось. Над Бундом повисла вуаль дождя, и едва различались высотные отели, утлые лодки на волнах Хуанпу, бегущие рикши, снующие туда-сюда кули. В один из таких промозглых предрождественских дней Генри и Филис ехали в дребезжащей коляске в сторону Садового моста.
– Это совсем не смешно, дорогуша, – говорила Филис, – там были все мои деньги. Я считаю, раз Альберт дал ему мой адрес, он должен мне помочь. Все очень серьезно, поверь мне, правда.
Генри поправил запотевшие очки.
– В такую погоду все выглядит серьезным, – сказал он.
Рикша высадил их у «Астор-хауса», старейшего из новых шанхайских отелей. Альберт уже полгода занимал в нем огромный номер.
– Скотч? – спросил он и, не дожидаясь ответа, протянул Филис стакан.
– Альберт, милый, будь ангелом, выслушай меня, – сказала Филис, залпом выпив виски. – Я расскажу с самого начала, хорошо? Вчера после обеда ко мне в пансион пришел один человек. Сначала я не хотела говорить с ним, но он сказал, что знает тебя и все такое, – и я его впустила. Представился Раковским, Федором Раковским. Мол, он – парижский импресарио, здесь для того, чтобы подготовить гастроли великого русского певца… ну, ты знаешь его имя, милый, он сказал, его знает вся Европа… что-то очень русское, не то на Ч, не то на Щ… я, конечно, впервые слышала, но решила, что удивляться тут нечему. Наоборот, так даже правдоподобней, ведь чтобы наврать, любой жулик выбрал бы знаменитостей, о которых каждый день читаешь в газетах. И вот он услышал, как я пою, и решил, что хочет организовать мои гастроли в Париже.