Как я провел лето (сборник) - стр. 13

Бабушка погладила меня своей теплой сухой ладонью, как будто даже тихо-тихо шелестящей, точно крылышко стрекозы.

– Считай, что уже простила, – сказала она. – Ну что, будем опять дружить? – спросила она, приобняв мои плечи.

Я кивнул.

– Вот что, Леша, – твердо произнесла бабушка. – Давай забудем ту чертову авторучку. Пропади она пропадом. Дело не в ней, а в нас самих. В том, как мы друг к другу относимся, насколько друг перед другом честны. Верно?

Я снова кивнул.

– Ну! – совсем уже задорно бабушка потормошила меня. – Ну-ка скажи быстро: сколько чертей в доме?

– Семьдесят, – сказал я.

– Точно. Угадал!

Мне тоже стало вдруг весело и легко на душе. И подумалось, что, вопреки моим правилам, честность – это все же не самое главное на свете. Главное – это что-то другое.

В тот вечер бабушка была весела, как в прежние времена, шутила за столом, так что мама с папой снова недоуменно переглядывались. И Марина с Лизой тоже переглядывались, ничего не понимая.

Когда я уже лежал в своей постели, а Лиза и Марина, похоже, крепко спали, в комнату вошла и присела на край моей кровати мама. По ее напряженным движениям я догадался, что она все уже знает – про мое «признание», – и что меня сейчас ждет еще один тяжелый разговор. Может, даже более тяжелый, чем с бабушкой.

Конечно, самое простое было – все честно рассказать маме. Ведь я всегда ей все честно рассказывал. Но… я боялся, что не смогу все объяснить как надо, чтобы она поняла меня. А как могла она понять мою сказанную бабушке неправду, если всю мою жизнь учила меня говорить правду?

Да, в общем… словом… я соврал и ей. Мне было гадко, у меня все горело и корчилось внутри, но я все же соврал. Я повторил то, что говорил бабушке – что я потерял ту авторучку и, чтобы не огорчать бабушку, принес ей другую, похожую, которую мы с Санькой нашли у него дома. А потом якобы я уже не мог признаться, так как… уже не мог… уже поздно было признаваться…

– Леша, – проговорила мама и даже отодвинулась от меня, как если бы увидела вместо меня какого-то другого, чужого человека. – Леша, у твоего Саньки не могло быть такой авторучки.

– Была, – повторил я упрямо, как бабушка. – Санька еще давно выменял ее у Кольки Пасса на пять значков.

Ступив на путь лжи, человек, оказывается, вынужден лгать снова и снова, потому что одна неправда автоматически тянет за собой другую.

– Сын, я ничего не понимаю, – произнесла мама таким упавшим голосом, что мне захотелось сейчас же обнять ее и во всем признаться, но я удержался от этого, тем более что я считал себя уже достаточно большим, чтобы проявлять такие порывы. – Я не понимаю, что происходит в нашем доме… Не понимаю, что происходит с тобой…

Она встала и вышла из комнаты, оставив меня одного.

Я лежал, и мне было очень не по себе. И очень за себя противно. И я ругал мысленно Саньку за его дурацкий совет, из-за которого я помирился с бабушкой, но поссорился с мамой. Может быть, даже на всю жизнь. Возможно, мама уже никогда не будет меня уважать.

Мне хотелось вскочить, прибежать к ней и выложить ей все начистоту, а там будь что будет.

«Хорошо Марине с Лизой, – с завистью думал я про сестер, – спят себе без всяких забот. Никакие авторучки их не волнуют».

Не знаю, как долго я не спал, может быть, даже полночи. И мама, наверное, тоже не спала. Потому что когда она снова вошла в комнату, вид у нее был совсем не сонный.