Как выжить евреям - стр. 67
Как в «волшебной камере» героя «Театрального романа» Булгакова, вижу эту прогулку, как ее описал Шпеер. Мрачный, темный зимний снежный день, мрачный подавленный фюрер, мрачные сводки с фронтов. Двое бредут в сопровождении любимой собаки Гитлера Блонди в направлении к Чайному домику – месту его отдохновения. На Гитлере старая велюровая шляпа, мешковатый дождевик, в руках трость (есть фотография одной из таких их прогулок вдвоем). Поначалу их сопровождает Борман, но Гитлер сказал, чтобы он оставил его вдвоем со Шпеером. Сначала он угрюмо молчит. Вдруг поворачивается к Шпееру, как бы ища его молчаливого сочувствия: «Я хочу поговорить немного». Замолкает. Через несколько минут взрывается: «Как я ненавижу Восток, ненавижу снег, ненавижу зиму, не могу видеть снег!» Внезапно он останавливается и говорит, опершись на трость: «Шпеер, вы мой архитектор. Вы знаете, что я всегда хотел быть архитектором, – его голос падает, будто он обессилел. – Мировая война (он имеет в виду Первую. – Я.Р.) и криминальная Ноябрьская революция воспрепятствовали этому. Иначе я был бы сегодня ведущим германским архитектором, как вы теперь. Но евреи! Девятое ноября (провозглашение республики 9 ноября 1918 года. – Я.Р.) было следствием их заговора». Шпеер вспоминает: «Старый, уже побежденный человек стоял здесь, в снегу, беспомощно выговаривая накопившуюся горечь, отравляющую его ненависть, ярость». Он возбуждается, приходит в раж. Голос усиливается, переходит в стаккато: «Это сделали евреи. Они организовали саботаж с поставкой боеприпасов! В моем полку сотни солдат были убиты. Евреи сделали так, что я пошел в политику».
Шпеер чувствовал, что Гитлер начал эту прогулку только для того, чтобы отвлечься от давящих на него сводок с фронтов. Сначала он и не думал о евреях. Но снег, очевидно, навел его на мрачные мысли о Восточном фронте, и, чтобы уйти от них, он переключил свою ненависть на своих извечных врагов, которые были причиной всех бед и всех неудач. За долгие годы тесного общения и доверительных разговоров, пишет Шпеер, он никогда не осознавал с такой ясностью, насколько абсолютно доминировали евреи в сознании Гитлера как объект ненависти, в который привычно было канализировать весь негатив. И, вспоминает Шпеер, сейчас под впечатлением всех поражений на фронтах пришло осознание, что война проиграна. И этого, опять же, добились евреи.
А вот другой эпизод, это уже о Сталине. Конец 1952 г., «дело врачей» и «борьба с безродным космополитизмом», усиливающиеся слухи о готовящейся депортации евреев в Сибирь, иными словами, разгар развернутой Сталиным антисемитской кампании. А дальше из дневника Константина Симонова «Глазами человека моего поколения» (АПН, 1989). В кабинете Сталина в Кремле заседает Комитет по присуждению Сталинских премий в области литературы и искусства. За длинным столом сидят члены комитета, а Сталин, как обычно, расхаживает вдоль стола, раскуривая трубку.
«Когда начали обсуждать роман Ореста Мальцева “Югославская трагедия”, Сталин задал вопрос: “Почему Мальцев, а в скобках стоит Ровинский? В чем дело? До каких пор это будет продолжаться? В прошлом году уже говорили на эту тему, запретили представлять на премию, указывая двойные фамилии. Зачем это делается? Зачем пишется двойная фамилия? Если человек избрал себе литературный псевдоним – это его право… Человек имеет право писать под тем псевдонимом, который он себе избрал. Но, видимо, кому-то приятно подчеркнуть, что у этого человека двойная фамилия, подчеркнуть, что это еврей. Зачем это подчеркивать? Зачем это делать? Зачем насаждать антисемитизм? Кому это надо?”». И Симонов, который не раз наблюдал Сталина, заключает: «Способность быть большим, а может быть, даже великим актером была присуща Сталину и составляла неотъемлемую часть его политического дарования».