Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века - стр. 29

Я был очень посредственным скалолазом. Правда, у меня было одно качество, которое ценилось и из-за которого меня охотно включали во всякие команды: я был хороший шерп, то есть мог долго переносить тяжести на больших высотах. И в лыжных своих увлечениях я предпочитал длинные дистанции – особенно гонку на пятьдесят километров. Она у меня получалась лучше, чем спринтерские дистанции. Это качество стайера мне во многом помогло и на фронте. И, наверное, прояви я большее стремление к достижению спортивных высот, я бы мог получить и мастерский значок. Но… здесь уже вмешалась наука.

После демобилизации из армии я подружился с альпинистами МВТУ. Команду возглавлял прекрасный альпинист и очень мне приятный человек Слава Лубенец, с которым мы и сегодня сохраняем дружеские отношения. Команда готовилась к своему рекордному траверсу Дых-тау – Межирги – Каштан-тау. Мне было недвусмысленно сказано, что я имею определенный шанс быть включенным в окончательный состав восходителей, но надо начинать много и серьезно тренироваться. А я?.. Уехал работать инструктором в альпинистский лагерь Алибек. Выбор был сделан.

Любое восхождение, начиная с пятой категории трудности, требует не только физической подготовки и хорошей техники. Оно требует огромной психологической подготовки, затраты душевных сил. В альпинизме нет подбадривающих трибун – ты и скала! А тут восемнадцать дней на гребне пятой категории трудности. К этому надо было готовиться всю зиму и даже больше – этим надо было жить! Может быть, еще год назад я бы включился в подготовку к этому рекордному траверсу. Но в тот год у меня появились уже другие ориентиры. После одного из моих докладов руководитель семинара академик С. Л. Соболев сказал мне, что полученные результаты могут быть представлены в качестве докторской диссертации, и он готов быть моим оппонентом. Более того, он доложил об этом на Совете стекловского института, и я получил отпуск на завершение диссертации. Одним словом, «наука пошла», как сказал бы Горбачев, и жить чем-либо другим я уже не мог. Альпинизм, при всей моей любви к горам, стал лишь сопутствующим обстоятельством.

Я перешел на инструкторскую работу. Такая деятельность во время летнего академического отпуска меня вполне удовлетворяла. Я работал с альпинистами, уже имеющими спортивный разряд, и ходил с ними на вершины средней – третьей или четвертой – категории трудности. Это удовлетворяло мои спортивные аппетиты и давало неограниченные возможности для интересных походов или восхождений по новым, может быть, и не очень трудным, но интересным маршрутам. Я работал, как правило, в лагере Алибек в Домбае. Но часто бывал и на Алтае, где был первым начальником спасательной службы первого альпинистского лагеря в ущелье Актру. Один раз был на Тянь-Шане, где работал в лагере Талгар, тоже начспасом.

Инструкторская работа имела еще одну приятную сторону: я встречался со множеством интереснейших людей. Одним из них был человек, сыгравший в моей жизни весьма важную роль. Это был Игорь Евгеньевич Тамм – один из самых крупных наших физиков, человек огромного обаяния и доброты.

В конце тридцатых годов я в течение месяца был в школе инструкторов, как мы ее громко называли. Домбайская поляна была тогда еще первозданна и прекрасна. Единственным строением был дом, выстроенный комиссией содействия ученым (КСУ), и мы его называли «ксучим домом». Это было красивое деревянное двухэтажное здание. А на другом берегу реки, прямо около начала подъема на Ишачий перевал, как тогда мы называли начало тропы на перевал Птыш, нашим университетским спортивным обществом (тогда оно носило гордое название «Наука») был разбит небольшой лагерь на десяток палаток. Там готовили будущих инструкторов альпинизма. Моим главным учителем был австриец Франц Бергер, высланный из Австрии как активный участник выступлений Шуцбунда – рабочей коммунистической организации. Он был профессиональным альпинистом и дал нам неплохое понимание современной техники альпинизма, о которой мы имели весьма смутное представление.