К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - стр. 20

во второй строке – это фрагменты идиомы беречь / хранить как зеницу ока. Обратим внимание на то, что Мандельштам пользуется закрепленной в языке близостью слов, однако смысл идиомы в текст стихотворения не переносится (очи употребляются здесь в прямом значении, а зеница – как синоним зрачка). Идиома, таким образом, лишь мотивирует словесный ряд.

Во второй строке друг на друга накладываются идиома по капле и частотное устойчивое словосочетание капли росы. Благодаря этому наложению слово с предлогом читается в двух планах: в буквальном (‘в каждом зрачке по одной капле росы’) и идиоматическом (‘в каждом зрачке понемногу росы’). В отличие от предыдущего случая, здесь одновременно сохраняется исходное значение идиомы и актуализируется прямое значение входящих в нее слов. Добавим, что рифмопара первых двух строк – коса / роса – в языковом плане может быть мотивирована пословицей коси, коса, пока роса (отметим также «утреннюю» семантику фразеологизма и второй части второй строки).

По-видимому, фразеологизм в третьей строке – во весь рост – должен восприниматься в идиоматическом смысле – ‘полностью, в истинном значении’. Однако на практике этого не происходит. Обычно во весь рост может являться только тот объект, у которого есть характеристика высоты/роста или который наделяется этим параметром метафорически, например благодаря глаголу вставать (ср. сразу же встал во весь рост вопрос о том, что делать). Здесь же идиома во весь рост связана либо с существительным очи (которое не может быть оценено по критерию высоты / роста), либо с глаголом различать (семантику роста не продуцирующим). Так возникает почти каламбурный эффект: слова, составляющие идиому, прочитываются в буквальном смысле и зрение приобретает не присущую ему характеристику высоты (‘глаза смотрят во весь свой рост’). При этом переносное значение в строке тоже сохраняется и выражает интенсивность нового качества зрения. Вероятно, своего рода пульсация смысла идиомы во весь рост задается и предыдущим случаем – двойным прочтением словосочетания по капле.

Наконец, одинокое множество звезд также обыгрывает «готовые» языковые конструкции, контрастно отталкиваясь от таких частотных выражений, как великое множество, бесконечное множество. Если в узусе такие выражения призваны подчеркнуть только большое количество чего-либо (сема ‘очень много’), то в последней строке стихотворения Мандельштама вновь создается смысловая пульсация: в ней возникает, с одной стороны, антропоморфная (множество звезд названо одиноким), а с другой – математическая (одинокие звезды объединены во множество) перспектива.

Таким образом, семантическая развертка этого стихотворения определяется не столько темой обостренного зрения, сколько устойчивыми языковыми элементами, цепляющимися друг за друга и во многом детерминирующими лексический состав текста.

Так о чем же текст? Он – об остром, переживающем свою «молодость» зрении, которое ощущает возможность воспринимать разномасштабные явления окружающего мира – от росы до звезд. К слову, мы считаем, что это тот редкий случай, когда смысл стихотворения Мандельштама менее интересен, чем его языковое устройство.

Добавим, что нам не кажется необходимым искать цельный «сюжет», как это сделано в работе Гутриной. Взаимодействие читателя с этим стихотворением в первую очередь должно быть построено на осмыслении употребления слов, и тогда становится видно, что образы, их семантика и их новизна возникают в результате неконвенционального, непривычного использования и комбинирования слов.