Изверги - стр. 46

– Шкура.

– Хорошая?

– Да леший ее разберет, я и не присматривался. – Кудеслав еле ворочал языком; только теперь он вдруг осознал, до чего вымотали его бессонница, схватка и душевные переживания. – Большая она, шкура-то. Матерущий был – я таких не видывал.

– Большая – это хорошо… – удовлетворенно пробурчал Велимир и вдруг спохватился: – Сам-то ты целый?

– Целый.

– А хранильниковы?

– Кроме Гордея и захребетников – целы.

– А Гордей что – помер-таки?

– Нет. – Мечник с трудом подавил зевок (не к месту такое, когда речь идет о несчастье человеческом). – Белоконь говорит: выживет.

– Ну и ладно. – Велимир отвернулся к коню. – Иди-иди, я и вьюк сам. Есть хочешь? Там бабы в угольях горшок томиться оставили. Захочешь – похлебай. А как взял-то?

– Мечом, – терпеливо сказал Кудеслав, захваченный этим вопросом уже на пороге.

– Не пригодилась, значит, моя рогатина… Ну, иди. Завтра расскажешь.

Захоти Кудеслав отведать-таки предложенного варева, не смог бы: даже на этакое малое дело сил не осталось. Кое-как добравшись до своего закутка (в избе будто вдесятеро больше против обычного стало углов, простенков да всяких спотыкательных препон), Мечник так и рухнул на ложе, словно крепкой дубиной оглоушенный, – не раздеваясь, даже полог за собой не задернув.

Во сне Кудеславу вновь пришлось раз за разом схватываться с людоедом. Все было, как было, только перед самым медвежьим наскоком меч внезапно оборачивался то хворостиной, то Векшиной косой.

Потом вдруг приснилось, будто сам Кудеслав, Велимир и все Велимировы, натужно кряхтя и тихонько переругиваясь, ошкуривают тяжкую суковатую колоду, причем Лисовин шипит непонятно: «Будет вам ворочать да дергать! Чай, не колода – живой человек!» И впрямь, под отставшим пластом корья вместо голого дерева Мечнику нежданно открылось свое же собственное лицо.

А потом все провалилось в глухую, лишенную видений черноту.

Проснулся он от близкой мужской перебранки. Ругались Велимир и кто-то, чей голос показался знакомым, но сразу не распознался. Этот кто-то бубнил, что все старики собрались и просят, и Яромир просит, и Белоконь-хранильник – нельзя же такое общество обидеть отказом! Свирепый полушепот Лисовина разобрать было труднее. Чувствовалось только, что названый Кудеславов родитель именно и собирается обидеть помянутое общество, в чем-то этому самому обществу отказав.

В конце концов растерявший терпение Велимир весьма явственно прирявкнул: «Очнется – пошлю, а будить не дам! Выдь на двор!», и Мечник проснулся окончательно.

Проморгавшись сквозь остатки сна, он обнаружил, что раздет и прямо-таки завален меховыми покрывалами. Вот, стало быть, из-за чего привиделась нелепица про ошкуриваемую колоду! А ведь, пожалуй, следует поблагодарить убиенного людоеда…

Лисовин-то вроде подобрел к приемышу. Конечно, «подобрел» – слово неправильное: Велимир и прежде держался с Кудеславом не хуже, чем со своими сынами. Но выискивать правильные слова не было ни сил, ни желания.

Аккуратно сложенные штаны и кожаная рубаха лежали на полу возле изголовья. Кудеслав выбарахтался из-под мехов и принялся одеваться. Тут же слегка отдернулся полог, и в образовавшийся между стеной и занавесью просвет всунулось сердитое лицо Велимира.

– Разбудил-таки, пень трухлявый! – Лисовин яростно погрозил кулаком не то затянутому скобленой кожей оконцу, не то кому-то, за ним находящемуся.