Изверги - стр. 37
Даже крик ужаса не сумел вырваться из вмиг пересохшего Векшиного горла: выпискнулось оттуда что-то неразборчивое, жалкое, утонувшее в громовом медвежьем реве – и все. Тоненькая фигурка, казавшаяся хворостиной на пути камнепада, выронила рогатину и скорчилась, заслоняя ладонями голову. Обороняться оружием, бежать – хоть бы мысли такие шевельнулись в вымороженной страхом голове Векши! Ничего, небось умней будет, ежели уцелеет.
Уцелеет.
Выскочивший из новой своей засады Кудеслав в два прыжка очутился между людоедом и его беспомощной жертвой. Он не успел как следует утвердить ноги на склоне, не успел даже повернуться лицом к чудищу – пускай. С разворота, обеими руками Кудеслав ударил острием клинка туда, где под свалявшейся, мокрой от крови шкурой яростно колотилось медвежье сердце. И всей тяжестью огромной туши, всей невероятной скоростью своего двулапого бега людоед помог по самую рукоять всадить в себя крепкое, отточенное железо.
Сила удара вышвырнула Кудеслава из-под рушащегося медведя. Наверное, боги все-таки берегли хранильникова наперсника; а может, душа покойного отца-кудесника витала нынче поблизости. Так ли, иначе, но Мечник дивом каким-то не врезался затылком в древесный ствол и опять-таки дивом не напоролся на наконечник рогатины, когда всей спиной грянулся оземь возле самых Векшиных ног.
Падение было сильным – в первый миг Кудеславу показалось, что придется старому хранильнику сращивать сыну своего давнего друга переломанные кости. Нет, обошлось. Мечник сумел сперва сесть, а потом и подняться. Он не спешил – чувствовал, что спешить больше не нужно.
Медведь валялся на брюхе в пяти-шести шагах выше по склону – неподвижно, раскинув увечные лапы, нелепо вывернув исполосованную шрамами голову. Полуприкрытые глаза мутны и тусклы; уши не прижаты – мягко обвисают, будто у разомлевшего на жаре сонного пса…
Не притворяется.
Труп.
Кончилось.
Где-то там – клинком в этой груде мертвого мяса, рукоятью в земле – застрял драгоценный Кудеславов меч. Пока – пусть.
А тут, рядом – Векша. Конечно же, эта попытка прийти на выручку была иэ глупостей глупостью. Но это была попытка прийти на выручку. Обмирая от страха. В одиночку. Сознавая собственную никчемность перед людоедовой яростью. Прийти на выручку. Тебе. Так что, повернется язык бранить, выговаривать, хоть единое слово худое сказать?
Нет.
Еле стоит, лицо белей снега, губы посерели, трясутся, с ресниц срываются частые прозрачные капли… Кудеслав увидел, как вдруг закатились немыслимо поог-ромневшие глаза, в которых словно бы навсегда решил угнездиться только что пережитый ужас, – увидел и еле успел подхватить под мышки запрокидывающееся, оседающее мальчишечье тело.
Мальчишечье?
Как бы не так.
Нет, Мечник не удивился. И без этого прикосновения он давно уже был готов догадаться, что Векша не купленник – купленница. И догадался бы, да только мешали мысли о людоеде.
Ведь взять хоть ту же лисью безрукавку: кто же это по доброй охоте уляжется спать в меховой одежде? Да, общинная изба была не протоплена – так что же? Для такого случая на полати теплое покрывало положено.
Разденься, ляг да заройся хоть с головой – и не придется потом в волглом от сонного пота выезжать на мороз… Это, конечно, ежели не боишься, что под тонким сорочечным полотном досужие глаза распознают немальчишечью высокую грудь.