Израненное сердце - стр. 8

– Меня приняли в школу дизайна. Но мой отец… я должна поступить в другой университет.

– Что за школа дизайна?

– Школа кутюрье… – Девушка краснеет еще сильнее. – Знаете, одежда, аксессуары и все такое…

– Вы сами сшили это платье? – спрашиваю я.

Стоит мне это произнести, как я понимаю, что сморозил глупость. Богачи не шьют себе платья.

Впрочем, Симона надо мной не смеется. Она разглаживает руками розовую юбку из тюля и говорит:

– Хотела бы я так шить! Это платье от Эли Сааб, похожее на то, в котором была Фань Бинбин на Каннском фестивале в 2012 году. У нее была еще накидка, но тюль и бисерная вышивка такими цветочными узорами…

Девушка резко замолкает. Возможно, она поняла, что с таким же успехом могла бы сейчас говорить со мной по-китайски. Я ни хрена не смыслю в моде. В моем шкафу лежит лишь с десяток белых футболок и примерно столько же черных.

Но мне бы хотелось, чтобы она продолжала. Мне нравится, как Симона говорит. Ее голос такой мягкий, нежный, благородный… полная противоположность моему. К тому же всегда интересно слушать людей, когда они говорят о том, что любят.

– Вас не интересуют платья, – говорит она, тихонько смеясь про себя.

– Нет, – отвечаю я. – Не слишком. Но мне нравится вас слушать.

– Меня? – снова смеется она. Рассказывая о платье, девушка совсем позабыла свой страх.

– Ага, – говорю я. – Это так странно?

– Ну… – отвечает Симона. – Все, что происходит сейчас, довольно странно.

Теперь, убедившись, что меня никто не преследует, я сворачиваю на север и еду почти без цели. Мне нужно избавиться от машины – должно быть, она уже заявлена в розыск. От девушки тоже надо избавиться по тем же причинам. Я мог бы высадить ее на первом попавшемся перекрестке. Тем не менее я этого не делаю.

– У вас акцент? – спрашиваю я. Мне кажется, я услышал легкий акцент, но не могу определить его происхождение.

– Я не знаю, – отвечает девушка. – Я жила в разных местах.

– Где?

– Ну, я родилась в Париже – там живет семья моей мамы. Затем мы переехали в Гамбург, потом в Аккру… после этого, кажется, были Венеция, Барселона, немного пожили в Монреале – боже, ну там был и холод. Затем в Вашингтоне, где было немногим лучше. А потом я поступила в школу-пансион в Мезон-Лаффит.

– Почему вы все время переезжали?

– Мой отец – посол по особым поручениям. И бизнесмен.

– А мама?

– Она была шоколадной наследницей, – с гордостью улыбается Симона. – Ее девичья фамилия – Ля Ру. Слышали про трюфели «Ля Ру»?

Я качаю головой, чувствуя себя рядом с ней неотесанным невеждой. Девушка хоть и юна, но, кажется, уже объездила весь мир.

– Сколько вам лет? – спрашиваю я.

– Восемнадцать.

– Вот как. Выглядите младше.

– А вам?

– Двадцать один.

Симона смеется.

– Выглядите старше.

– Я знаю.

Наши глаза встречаются в зеркале заднего вида, и мы улыбаемся друг другу. Улыбка для меня – это что-то редкое. Понятия не имею, чему мы оба так радуемся. Между нам чувствуется какая-то особая химия, когда беседа течет сама собой и любая фраза кажется уместной. Хоть мы и два незнакомца в этой неразберихе.

– Вы остановились в «Дрейке»? – спрашиваю я.

– Нет, наша семья снимает на лето дом в Чикаго.

– Где?

– В Линкольн-парке.

– Я живу в Олд-Тауне.

Это два соседних района.

Мне не стоило этого говорить – если девушка будет общаться с копами, если даст мое описание, то найти меня будет нетрудно. В Олд-Тауне не так уж много итальянцев размером с ломовую лошадь. К тому же чикагская полиция прекрасно наслышана о семействе Галло.