Изнанка матрешки. Сборник рассказов - стр. 15
– Пуклик, дорогой! – бросился он навстречу.
– Здравствуйте!
– Не так, дорогой. Надо – вот я, дорогой! Давай повторим… Пожалуйста!.. Пуклик, дорогой!
Пуклик замялся, уставившись коровьим взглядом на Кутю. Детский сад тут, что ли? Собрались и играем от небольшого ума.
Обжа развёл руки: « Обращённый, что с него взять?»
– Вот я, дорогой! – наконец ответил Пуклик установленной фразой, разряжая глупо-тягостную паузу.
Сказал, уверенный, что от него не убудет, а им, Куте и Обже, может быть, приятно услышать требуемое.
– Молодец, дорогой!.. Обжа, ты пока свободен.
Когда Обжа, смешно переставляя негнущиеся в коленях ноги, подобострастно заторопился прочь, Кутя обратился к Пуклику просто, как будто бы продолжил прерванный на короткое время уже начавшийся разговор:
– … так что, дорогой, Крепость брать, ох! как трудно!..
Пуклик, помедлив, согласился с ним.
– Да, трудно, – пристально рассматривая фигуру собеседника, говорил задумчиво Кутя, – если не умеешь этого делать, или не можешь, или не хочешь, или… – Кутя подсунул под ленту левую мускулистую руку и помолчал, что-то обдумывая. Сказал: – Тебе эту Крепость брать!
– Зачем?! – почти выкрикнул Пуклик, но ответа не дождался.
И, правда, зачем? – вздрогнул Он, видя себя в отделе за столом, за ним Он просидел пятилетки две до этого.
Он смахнул рукой с лица паутину недавнего видения и потянулся, подперев столешницу упругим животом. Под лопаткой хрустнуло, грудь пронзила боль. Он скривился, осел на стуле и поднял руку вверх, пытаясь снять, как ему казалось, возникшее в мышце напряжение или защемление.
Взмах рукой заставил всех в отделе поднять головы и обратить на него внимание. Как мышь сидел, сидел, а тут устроил шум. А пришёл сегодня тихо, не сморкался, не пыхтел утробно, не ворчал как всегда что-то невразумительное себе под нос. Без крика и обычного в таких случаях неудовольствия дважды вполне корректно поговорил по телефону. И только сейчас вспомнил, кто Он есть: бесцельно задвигал ящиками стола, сыграл на губах матчиш, вставая, уронил стул и не поднял. Пошёл курить, дверью хлопнул громко, как навсегда уходил.
Сослуживцы с недоумением, но вяло – всё давно уже было высказано в глаза и заглазно – обменялись короткими репликами в его адрес. А Он, не ведая, что о нём там говорят, стоял на лестничной площадке у пожарного крана, курил в одиночестве, пускал кольца дыма, лениво следил за их прихотливым полётом и думал. Даже не думал, а переживал и пытался анализировать происходящее с ним. Что бы означали все эти перескоки из одного состояния в другое? И эти: Кутя, Обжа, Паля Шестой, Крепость?
По правде, мысли его не тревожили. Во всём случившемся было много завораживающего, привлекающего необычностью и сменой надоевшей обыденности. Что-то новое в жизни. И ему пока нравилось находиться в неведении, что там будет ещё впереди. Он уже жаждал продолжения. Как иногда во сне бывает: и страшно, и интересно, к тому же знаешь, что плохого для тебя не будет, потому что всё снится, однако хорошо и спина от озноба холодеет.
Тусклый серенький день за перекурами, разговорами по телефону, за бумагами и цифрами на экране монитора стал переходить к такому же невзрачному вечеру, незаметно смежаясь с ночью. На улице пошёл сеянничек; он накинул едва осязаемую пелену на дома, на переплетение трамвайных линий и подвесной оснастки и проводов, затушевал даль улиц.