Измена. Ненавистная любовь - стр. 21
Рядом с нашим столиком беззвучно ахнула гнусная компания дворянских детишек, а я подняла на папу глаза полные непролитых слез обиды и улыбнулась.
- Пожалуй нет. В этом месте слишком плохая атмосфера и оно мне совершенно не нравится. Им стоит более тщательно подходить к выбору клиентуры, которую они пускают сюда.
- Абсолютно с тобой согласен, зайчонок - усмехнулся папа и бросил еще один взгляд мне за спину - Домой?
- Однозначно! - кивнула я поднимаясь.
- Беги в карету. Я сейчас рассчитаюсь и мы поедем - сказал папа провожая меня к двери.
Я послушно пошла на выход ощущая на себе неприятный, сверлящий взгляд. Уже покидая кафе я не выдержала и обернулась. Компания шушукалась, гарантировано продолжая мыть мне кости, но это неуютное чувство было не от них.
Тот самый мужчина, что говорил с папой, сидел недалеко от выхода и внимательно смотрел на меня. Я лишь мельком взглянула на него, до того как двери в это злополучное заведение закрылись, отрезая всех его неприятных посетителей, но этого было достаточно. Узнать собственного деда и отца Дистера Крофтона, графа Джорджа Нортона не составило никаких проблем. Теперь понятно откуда у папы был тот гневный румянец на лице и испорченное настроение. Родители мало рассказывали об отношениях со старшими родственниками, но судя по всему они были не самыми теплыми.
Да и изгнание из рода не укрепляет родственные узы ни в какой мере.
Стало обидно вдвойне, нет, даже втройне! И за папу, и за себя, и за бедняжку маму, которой снобистское общество не дало даже шанса. А она старалась, очень, быть достойной своего супруга. И учителя приходили не только ко мне. Несмотря на изнуряющую тяжелую болезнь эта женщина с упрямством достойным поклонения оттачивала манеры и учила этикет.
Папе это было не нужно, он любил ее и такой, но это был еще один стимул для мамы не впадать в уныние и мы терпели эти спартанские изнурительные упражнения, поддерживая энтузиазм Виктории. Как результат болезненная женщина из семьи торговцев могла дать фору любому аристократу, особенно тем хамам, что оболгали меня в кафе.
Не буду скрывать, ночь я провела в слезах. Мне было обидно и за родителей, и за себя. То как общество отнеслось к этим добрейшим людям было ужасно, несправедливо и отвратительно. Себя тоже было жаль. Меня унизили даже не поинтересовавшись что же я за человек. Нет, наивностью я не страдала прекрасно разбираясь в цинизме общества, но от этого легче не становилось. Как и не возникло христианское желание проявить милосердие к их слабостям и простить.
Так вот, когда рассвет заглянул в мое окно, я уже была готова. Сидя на кровати полностью одетая и расчесывая косы с легкой улыбкой на устах я четко представляла кем хочу стать в этой жизни.
Я буду самой главной, самой желанной звездой этого сборища чешуйчатых снобов. Они будут лежать у моих ног и ловить каждый мой взгляд, каждый мимолетный каприз. Я буду блистать и отомщу за все унижение, что эти лицемерные гордецы нанесли нашей семье.
Месть, это блюдо которое подают холодным. Но дело не только и не столько в ней. Я прекрасно помнила, как блистала и поражала в образе Марии Мещерской и мне хотелось это повторить. "Необычайно красива," - писали обо мне современники - "дивно сложена, довольно высокого роста, её черные глаза, глубокие и страстные, придавали её изящному лицу из ряда вон выходящую прелесть. Звук голоса её был методичен, и на всем существе её была наложена печать какого-то загадочно-сдержанного грустного чувства, очень обворожительного."