Измена и развод на десерт - стр. 6
– Баба Зина, я так рада вас видеть. Но как не рыдать, – заикаюсь, не зная, как объяснить. – Мне некуда идти. Совсем некуда.
– Вижу, милая, вижу, – старуха кряхтит. – Чемоданы-то с собой. Значит, насовсем приехала. Ну что ж, пойдём. Поживёшь пока у меня.
Смотрю на неё снизу вверх не веря. В ушах звенит. Показалось?
– Что уставилась? – баба Зина протягивает мне руку. – Твоя бабка, когда мой помер, месяц меня кормила, поила, не давала руки на себя наложить. Долг платежом красен. Поможешь заодно по хозяйству. А то я уже старая совсем стала, спина не гнётся.
Встаю на непослушные ноги. Колени дрожат, но стою. Смотрю на разрушенный дом, потом на бабу Зину.
– А дом-то что? Совсем никуда?
Старуха оглядывает руины критическим взглядом.
– Да что ты, милая! Подлатать можно. Я знаю кто может починить. У нас тут Петька есть, фермер. Золотые руки, хоть характер и собачий. Поговорю с ним.
– Правда поможет? – вгруди затрепетала робкая надежда. Маленькая, как воробышек, но живая.
– Петька? – баба Зина фыркает. – Заставлю! Он мне должен – я его корову лечила народными средствами, когда ветеринар не смог. Выходила скотинку. Так что поможет, никуда не денется.
Поднимаю чемоданы. Руки всё ещё трясутся, но уже не от отчаяния. От облегчения. От благодарности. Оттого, что я не одна.
– Спасибо, баб Зин. Я… Я отработаю. И за жильё заплачу, как только…
– Ой, отстань ты со своей платой! – машет рукой старуха. – Вон, дом пустой стоит. Скучно мне одной. А с тобой хоть поговорить будет с кем. Пошли, чего стоим? Сейчас блинов настряпаю, чайку заварю. С брусничкой. Небось с дороги есть хочешь?
Желудок откликается громким урчанием. Баба Зина смеётся – звонко, молодо.
– Ну вот и славно! Пошли, милая. Всё образуется. Вот увидишь – всё будет хорошо.
Иду за ней по деревенской улице. Но в груди теплится надежда. Маленькая, робкая, но упрямая.
Оглядываюсь на бабушкин дом. Стоит, покосившийся, печальный. Но стоит. Как и я.
"Я вернусь, – мысленно говорю дому. – Вернусь и подарю тебе новую жизнь. Обещаю."
Дом бабы Зины ровно напротив. Зелёные ставни облупились, но держатся. Резные наличники почернели от времени. На крыльце разлёгся рыжий кот, толстый, как поросёнок.
– Васька, паразит, опять мышей не ловишь! – ворчит баб Зина. Кот лениво приоткрывает один глаз и снова засыпает. – Бесполезная животина. Но тёплый, зимой на печке греемся вдвоём.
– Баб Зина, а… – голос всё ещё хриплый от слёз. Откашливаюсь. – А Петька этот… Он правда поможет? Не откажется?
Старуха замирает у печи. Поворачивается медленно, и в её выцветших глазах мелькает что-то… странное. Не пойму что. Хитрость? Жалость? Предостережение?
– Не откажется, – говорит твёрдо, но как-то уклончиво. – Я так скажу – он всё сделает. У него, правда, условия могут быть… специфические. Но это потом. Сначала поешь, отдохни.
Ставит передо мной тарелку блинов. Горкой, щедро. Рядом – варенье в гранёном стакане, тёмное, густое.
– Брусничка, – поясняет. – По твоей бабки рецепту. Она секрет знала – корицу добавляла и гвоздику.
Беру блин дрожащими пальцами. Откусываю и чуть не плачу снова. Вкус детства. Вкус воскресного утра.
– Ешь, ешь, – баб Зина наливает чай из пузатого чайника. – А то отощала вся. На кого похожа? На щепку. Мужики таких не любят.
Все восемьдесят пять килограммчиков моего веса дружно воспрянули. Отощала?! Мужики?! Какие еще мужики…