Излом - стр. 32

Через несколько минут она демонстрировала покупку, кружась по комнате, высоко открывая ноги и виляя бедрами, – знал бы – хрен купить разрешил. Валерий снисходительно, как на маленькую расшалившуюся девочку, глядел на неё. В глазах плескалась нежность.

– Ну как?

– Потрясно! – улыбнувшись, он поднял вверх большой палец.

Довольная жена побежала переодеваться. Вернулась, неся в руках платье и, конечно, не застегнув до конца халат, в от

вороте которого виднелась маленькая упругая грудь в прозрачном лифчике.

"Чего гипюровых бюстгалтеров накупила?" – нервно уставился в телевизор, на экране которого главный застрельщик перестройки проводил то ли съезд, то ли партконференцию. Политика меня не интересовала, только экономика.

– Дайте нам свободу! – взывал пожилой, с аристократичной сединой директор какого-то завода. – И мы заработаем кучу "зелёных", – тряс американской банкнотой.

«И зачем нам "зелёные"? – подумал я. – Рублей бы побольше!»

– Деньги! Деньги! Деньги! Скоро они заменят всё: и культуру, и литературу, и искусство, – разглядывая оратора, произнес Валерий. – Всё следует делать не спеша, постепенно, а мы не можем, хотим сразу и всё. В результате уже Грузии суверенитет подавай, не говоря о Прибалтике. А Меченый только болтает, туманно объясняя, где собака зарылась и ничего не предпринимает.

– Правильно у нас на заводе говорят… – сделав по возможности умное лицо, перебил Философа.

Жена восприняла мой демарш, как святотатство.

– …по России мчится тройка: Мишка, Райка, перестройка!

– А ещё что говорят? – усмехнулся Философ.

– Яйца видим только в бане, между ног у дяди Вани, – не совсем уверенно докончил я.

Жена всплеснула руками и заглянула в соседнюю комнату удостовериться – не слышал ли Денис неподражаемого своего папулю.

– К власти идут анархисты, готовые всё сломать. Великий анархист Бакунин как-то сказал, что страсть к разрушению есть творческая страсть. Именно этим творчеством сейчас и начинают заниматься, – неожиданно он хлопнул меня по плечу. – Помню, утром, усталый, ты сидел в сарае и мрачно глядел на дрова. Пошли.

Отгулов у меня не было, а делать что-нибудь путное пока

не умел, поэтому подметал территорию и таскал мешки с отходами на свалку. Шестого числа – то был короткий рабочий день – мастер снова отправил меня на ставшую уже родной мусорку. Высыпав мешок в контейнер, стоявший в бетонном углублении, и удовлетворённо проследив за полётом мусора, я поначалу подумал, что померещилось. Но нет, в действительности, дно контейнера устилали чёрно-белые, серые, рыжие кошачьи трупики.

Я потряс головой, чтобы избавиться от наваждения, и опять заглянул в контейнер. На самом верху лежали три котёнка. Их остекленевшие глаза удивлённо смотрели в небо и не видели его. Под ними виднелась кроваво-рыжая шерсть и большая кошачья голова.

Представил на их месте своего Мирошу. Жалость, словно пушистый котёнок, скребла моё сердце и толкалась в нём.

Нагнувшись, накрыл останки мешком.

В цеху сотрясавшийся от музыки динамик голосом бесподобной Аллы Пугачевой кричал что-то задорное. Мастер, сидя за столом, притаптывал в такт, дёргая головой для пущего эффекта.

– Ну как дела? Мусор отнёс?

Я молча кивнул.

– Михалыч? – вывел его из транса. – А что на помойке котов дохлых полно?

– Да, наверное, столовая на зиму посолила, а укроп забыли добавить, вот и выкинули.