Изгоняющий дьявола - стр. 24
Он зашел в ванную. На плитке пола пожелтевшая газета. Пятна ржавчины в ванне и в раковине. Старый корсет на полу. Все это – семена его призвания. От них он искал спасения в любви, но теперь любовь охладела, и по ночам он слышал, как она свистит в его сердце, словно заблудившийся и тихо плачущий ветер.
Без четверти одиннадцать он поцеловал ее на прощание и пообещал вернуться, как только сможет.
Он ушел, настроив радио на сводку новостей.
Когда Каррас вернулся в свою комнату в Вейгел-Холле, ему в голову пришла мысль написать письмо главе епархии Мэриленда. Они с ним уже пересекались раньше: Каррас просил перевести его в епархию Нью-Йорка, чтобы быть ближе к матери, затем была просьба о переводе на преподавательскую работу и освобождении от обязанностей консультанта. В последней просьбе он в качестве причины назвал «непригодность» к такого рода деятельности.
Архиепископ Мэриленда обсудил с ним его проблемы во время ежегодной инспекции Джорджтаунского университета. Это чем-то напоминало приезд в воинскую часть проверяющего офицера, в обязанности которого входит в конфиденциальной обстановке выслушать любого, у кого имеются жалобы. Пока речь шла о матери Дэмиена Карраса, епископ кивал и выражал сочувствие. Когда же Каррас пожаловался на свою «непригодность» к жизни иезуита, тот возразил, что его послужной список свидетельствует об обратном. Но Каррас стоял на своем. Он добился, чтобы его принял Том Бермингем, глава Джорджтаунского университета.
– Это больше чем психиатрия, Том. Ты это знаешь. Частично их проблемы проистекают из их призвания, из поисков смысла жизни. Все не сводится лишь к сексу. Это их вера, и тут я бессилен. Это выше моих сил. Я устал.
– В чем же собственно проблема?
– Том, мне кажется, я утратил веру.
Бермингем не стал требовать у него причин его сомнений. За что Каррас был ему благодарен. Он знал: его ответы показались бы Бермингему безумием. Потребность раздирать пищу зубами, а затем опорожнять кишечник. Девять Первых Пятниц моей матери. Вонючие носки. Дети с врожденными уродствами, жертвы талидомида[6]. Статья в газете о юном церковном служке, ожидавшем автобус на остановке. Какие-то негодяи окружили его, облили керосином и подожгли. Нет, нет, чересчур эмоционально. Туманно. Приземленно. Хуже всего поддавалось логике молчание Бога. В мире существовало зло, причем значительная его часть происходила из сомнения, искреннего недоумения людей доброй воли. Разве вменяемый, сострадательный Бог не положил бы этому конец? Разве не явил бы Себя? Не заговорил бы?
– Господь, яви нам знак!..
Воскрешение Лазаря осталось в далеком прошлом. Никто из ныне живущих не слышал его смеха. Так почему бы не явить знак?
В иные моменты Каррас жалел, что не живет в одно время с Христом. А как хотелось бы Его увидеть, прикоснуться к Нему, заглянуть в глаза…
О боже, позволь мне узреть Тебя! Позволь узнать! Приди в сны мои!
Эта тоска поглощала его с головой.
Он сел за стол и занес над бумагой авторучку. Наверное, архиепископа заставило замолчать вовсе не время. Похоже, он понял, решил Каррас, что вера – это вопрос любви.
Бермингем обещал рассмотреть его просьбу и попытаться повлиять на архиепископа, но пока ничего из этого не было сделано.
Каррас написал письмо и лег спать.